Глава IV

Специальные методы.

Историко-философские исследование

во всемирно-исторической форме.

Историческая категорология базовой философской системы

Мы рассмотрели общие методы историко-философского исследования как методологические интерпретации закономерностей историко-философского процесса. Но если существуют различные цели и формы историко-философского исследования, то априори необходимо предположить, что каждая из них должна быть обеспечена — помимо этой общей — также и своей, специфической, или, как предлагается ее именовать, специальной методологией — совокупностью операций, которые употребляются для достижения цели, стоящей только перед данной формой историко-философского исследования.

Мы находились в затруднении, стремясь методологически интерпретировать закономерности историко-философского процесса, поскольку подобная работа еще не была никем проделана. Тем не менее мы все-таки имели в своем распоряжении в качестве материала ту «журденовскую прозу», которая проговаривалась многими авторами, не получая наименования прозы: мы располагали разработками отдельных проблем этой темы, которая не осознавалась как методологическая интерпретация этих закономерностей, но все-таки была именно таковой.

Теперь наше положение и того хуже. Обращаясь к специальным методам, мы практически не находим даже «журденовских» разработок, ибо речь у нас пойдет о том, что вообще не было принято в нашей литературе. В соответствующих историографических экскурсах, посвященных становлению идеи каждой из этих форм исследования, мы видели, что еще с 30-х годов ставилась задача подобного рода изысканий и высказывались некоторые общие идеи об их целях и характере, что в 60-х годах выступило несколько ученых, которые, подобно автору этих строк, различали цели и формы историко-философского исследования. Но сделано это было ими в самой общей форме, и никто из них не пытался осмыслить этого различения в интересующем нас сейчас методологическом отношении, т. е. не пытался дать ему методологическую интерпретацию, предложить какие-либо методы для проведения историко-философского исследования в каждой из этих форм.

Автору этих строк, напротив, приходилось в печати высказываться по этому поводу. Более того, он осуществил несколько историко-философских исследований, в вводных разделах к которым сформулировал соответствующую методологию, а в самом процессе исследования использовал ее, т. е. продемонстрировал ее применение. Таким образом, автор обобщает в этой работе то, что было им сделано до сих пор. Но его методологические и непо-средственно исследовательские историко-философские работы были проведены лишь в одной из двух форм обобщающего историко-философского исследования — национальной, и обобщены здесь будут именно эти его разработки. Что же касается всемирно-исторической формы, то относительно нее дело именно и ограничивалось в нашей литературе общими соображениями, о которых шла речь в историографических экскурсах, посвященных становлению идеи этой формы. Они позволили нам обнаружить два расхождения: во-первых, между принципиальным признанием необходимости построения историко-философского исследования с целью обоснования современной философской теории и бедностью (но в сущности — отсутствием) представления о структуре и средствах осуществления такого построения, а во-вторых, между этим принципиальным признанием и практикой обобщающих историко-философских исследований, не достигавших этой цели. Второе расхождение не может быть преодолено в настоящей работе. Но пойти по пути преодоления первого, сделать некоторые предложения о структуре и методах такого исследования — вот задача, которую мы будем решать в этой главе.

*    *    *

Что представляет собой всемирно-историческая форма историко-философского исследования, по какому основанию она выделена, каковы ее цели — ответы на эти вопросы уже были даны в двух начальных параграфах первой главы. И тем не менее прежде чем я выскажусь относительно специальных методов, с помощью которых предлагается вести исследование в этой форме, т. е. относительно соответствующих операций, необходимо еще раз обрисовать исследовательскую ситуацию, в которой оказываются историк философии, отважившийся на такого рода исследование, и методологи, пожелавшие снабдить его надлежащими рекомендациями.

Историк философии имеет в качестве предпосылок 1) теоретическую систему — систему философии, которую он считает своей, т. е. в истинности которой он убежден (система, которую выше было предложено называть базовой), 2) безбрежное море философских идей, выдвинутых и развитых человечеством в этой области, и 3) строго определенную цель исследования: дать историческое обоснование базовой системы, многосторонне представить историю развития всех категорий и законов, систематизированная (субординированная) совокупность которых и образует ее. Если мы условимся назвать всю совокупность положений, понятий, законов и прочих идей, содержащихся в базовой системе, категориями (хотя мы и понимаем различие названных классов идей), то результатом такого исследования, т. е. формой достижения обозначенной цели, будет некоторая историческая категорология базовой философской системы.

§ 1. Теоретико-методологические основания
построения категорологии

Создать историческую категорологию базовой философской системы — значит воспроизвести ход ее становления. В техническом смысле это означает: определенным образом организовать исходный материал — совокупность философских идей (категорий), созданных человечеством за две с половиной тысячи лет. Конкретизируя эту мысль, но и несколько сужая ее, можно сказать, что мы должны определенным образом организовать результаты, полученные в исследовании совокупности философских систем отдельных мыслителей на основе рассмотренных в предыдущей главе общих методов. Для тех историков философии и методологов, для которых, как для нас, базовой системой является философия марксизма, в пределах первой из названных выше предпосылок историко-философского исследования содержатся и методологические предпосылки или теория решения подобных задач. Ибо Маркс, решая подобную задачу для конкретной области — политической экономии, сформулировал соответствующую методологию и в общем виде.

Аналогия между решением нашей задачи и задачи, которую решал Маркс, состоит в том, что в обоих случаях в сознании, в теории воспроизводится становление системы: у Маркса — системы капиталистического способа производства, у нас — базовой системы философии (постановка такой задачи не противоречит нашему утверждению о том, что подобная система еще не выработана: она не выработана как общепринятая, но существует и в виде фактических изложений философии марксизма, и в форме нескольких предложений о построении такой системы, с которыми мы отчасти познакомимся ниже).

Но специфика нашей задачи состоит в том, что, во-первых, в то время как Маркс имел в качестве предмета исследования онтологически сущую конкретность (систему экономики) — капиталистический способ производства, историк философии имеет перед собой конкретность идеологическую — совокупность идей. Во-вторых, Маркс должен был создать теоретическую систему — систему политической экономии, в то время как историк философии имеет (должен иметь) в своем распоряжении теоретическую систему — базовую философию — в качестве предпосылки своего анализа. Эта ситуация обязывает нас, применяя соответствующие методологические приемы, не упускать из вида того, что специфика нашего предмета исследования неизбежно будет вносить коррективы и в сами эти приемы. Поскольку специфика эта выражена в предмете исследования, она раскрывается прежде всего в закономерностях, которым подчинен предмет и его развитие — в закономерностях детерминации, кумулятивности и единства историко-философского процесса, а также в том, что по своему статусу история философии есть наука об истории определенной области знания. Общность же выражается в применимости для решения обозначенных задач методов (которыми пользовался и Маркс) 1) восхождения от абстрактного к конкретному, 2) соответствия или параллелизма исторического и логического и 3) историзма, или исторического метода.

Сами по себе эти три метода широко обсуждались в нашей литературе. Исходными для выяснения первого была интерпретация Марксом метода восхождения от абстрактного к конкретному во «Введении (из экономических рукописей 1857—1858 годов)» и в «К критике политической экономии» и применение этого метода в «Капитале», а для уяснения второго — интерпретация Энгельсом метода соответствия исторического и логического в его рецензии на работу «К критике политической экономии». Философской предпосылкой для разработки обоих этих методов Марксу служила философия Гегеля, в рамках которой они так или иначе рассматривались. Третий, исторический, метод широко обсуждался и разрабатывался в нашей литературе на основании целого комплекса идей Маркса, Энгельса и Ленина.

А. Восхождение от абстрактного к конкретному

Как уже было отмечено, Маркс обосновывал мысль о том, что метод восхождения от абстрактного к конкретному является наиболее адекватным способом воспроизведения конкретного в сознании. В этом смысле «конкретное потому конкретно, что оно есть синтез многих определений, следовательно, единство многообразного. В мышлении оно поэтому выступает как процесс синтеза, как результат, а не как исходный пункт, хотя оно представляет собой действительный исходный пункт…»¹.

По поводу этого метода создана большая литература, рассматривающая его с разных сторон. Но мы не можем, как в некоторых других случаях, предпринять здесь историографический экскурс, ввиду того что это сугубо социальная логико-философская проблема. Ограничиваясь ссылкой на некоторые работы советских авторов², приходится вновь отмечать, что, давая общее решение проблемы, они не касаются вопроса, нас интересующего — вопроса о постижении с помощью этого метода некоторой совокупности и тем более системы идей. Как и при рассмотрении проблемы развития и прогресса, эта литература имеет в виду онтологические объекты, хотя и не только природные, но и общественные. Исключение составляют лишь те работы, которые имеют своим предметом рассмотрение этого метода как средства построения системы категорий науки, в том числе философии.

Те объекты, в ходе изучения которых этот метод впервые был обоснован и применен Марксом, носили характер онтологических. Маркс имел в виду построение системы капиталистической экономики, как она сложилась к его времени, т. е. экономики классического промышленного капитализма. Как воспроизвести эту систему в понятии, в теории — построить науку политической экономии — это вопрос, для решения которого Маркс разработал и применил рассматриваемый метод.

Метод этот применим и к любой другой системе объектов, материальных или идеальных, скажем, к системе биологических видов или языковых образований. Во всех этих случаях мышление, наученное горьким опытом попыток нисхождения от предлежащей перед ним конкретности к абстрактным определениям, которые Маркс назвал «тощими абстракциями», теперь, при теоретическом воспроизведении своего предмета в форме системы категорий, уже движется от выделенных науками генеральных абстракций (таких, как «товар» в политической экономии, и т. п.) ко все более конкретным определениям, постигая свой предмет все более глубоко и разносторонне, памятуя при этом, что развитое, ставшее конкретным, уже лежит перед ним и что, следовательно, двигаясь своим «правильным в научном отношении» путем, оно лишь воссоздает, постигает, но отнюдь не создает его.

Однако как быть, когда перед нами конкретность, сама являющаяся системой идей, т. е. системой воспроизведений в сознании какого-либо предмета? Как быть, следовательно, когда этим конкретным является область знания и когда мы, по существу, занимаемся тем, что хотим с помощью метода восхождения постичь, как становилась эта система, система определенных научных категорий, каковой является всякая наука? По-видимому, — такова наша гипотеза, которую мы хотим обосновать, — применение метода к истории науки и есть создание исторической категорологии, т. е. прослеживание истории каждой из категорий данной науки в ее современном, развитом виде и изложение этой истории в структуре категорий базовой системы. В этом методологическом смысле воспроизведение в сознании неонтологических, «вторичных» систем осуществляется так же, как и воспроизведение систем онтологических. Для рассмотрения этой проблемы мы должны обратиться к двум другим тесно связанным между собой теоретико-методологическим основаниям такого рода построений: методу соответствия (или параллелизма) исторического и логического и принципу историзма (или историческому методу).

Б. Историческое и логическое

Прежде всего мы должны четко поставить проблему метода соответствия, ибо история ее обсуждения показывает, что нечеткость постановки приводит к тому, что и решения ее получались весьма расплывчатыми и сбивчивыми. Речь идет о двух планах применения этого метода.

Первый (философский) состоит в выяснении того, как работает этот метод при построении системы философии, когда в роли логического выступает структура ставшей системы (субординация ее категорий), а в роли исторического — процесс возникновения этих категорий в мышлении. Как соотносятся эта структура и этот процесс, нельзя ли построить первую (логическое) с помощью фиксирования моментов второго (исторического)?

Второй (историко-философский) состоит в выяснении того, как работает этот метод при построении истории философской системы — ее исторической категорологии, когда в роли логического выступает учение о каждой из категорий базовой системы, а в роли исторического — реальный процесс развития каждой из этих категорий в философских системах. Как соотносятся эти учения и этот процесс? Нельзя ли построить первое (логическое) с помощью фиксации моментов второго (историческое)? Сейчас мы рассмотрим лишь первый из этих планов, а вторым займемся в дальнейшем.

Для того чтобы получить необходимые нам методологические рекомендации для построения исторической категорологии, мы предпримем сейчас историографический экскурс, имея в виду работы Маркса и Энгельса и основную советскую литературу по данному вопросу. Исходными здесь являются мысли, развитые Энгельсом в его рецензии на работу Маркса «К критике политической экономии», где как будто обосновывается мысль о том, что логическое есть не более чем следование историческому и что активная функция логического состоит лишь в некотором очищении исторического от тех зигзагов и отступлений от строгого соответствия закономерному развитию, которые свойственны реальным процессам как процессам стохастическим. Логическое есть, так сказать, рафинированное историческое. Энгельс писал по этому поводу: «Логический метод исследования является не чем иным, как тем же историческим методом, только освобожденным от исторической формы и от мешающих случайностей. С чего начинается история, с того же должен начинаться и ход мыслей, и его дальнейшее движение будет представлять собой не что иное, как отражение исторического процесса в абстрактной и теоретически последовательной форме; отражение исправленное, но исправленное соответственно законам, которые дает сам действительный исторический процесс». Применяя это рассуждение к построению Марксом системы политической экономии, Энгельс писал далее: «При этом методе мы исходим из первого и наиболее простого отношения, которое исторически, фактически находится перед нами, следовательно, в данном случае из первого экономического отношения, которое мы находим»³.

Многие авторы восприняли эти мысли Энгельса слишком буквально, считали возможной их экстраполяцию на область философии, делали акцент на совпадении исторического и логического. Так, М. М. Розенталь, признавая, разумеется, вслед за Энгельсом, что «было бы ошибкой представлять отражение исторического в логическом упрощенно, недиалектически, не замечать и момента различия, противоречия в рамках из единства», делает именно такой акцент. Он сосредоточивается на том, что «логический ход мыслей должен начаться с того же, с чего начинается действительное историческое развитие предмета», и более того, по его мнению, «весь дальнейший ход логического анализа явится воспроизведением основных исторических вех развития предмета»⁴. Гораздо тоньше решает эту проблему тот же автор в более поздней своей работе, посвящая большой ее раздел вопросу о том, как и в чем историческое и логическое расходятся. Но все-таки и здесь он делает жесткий вывод: «С чего начинается история объекта, с того начинается и движение познающей мысли, и весь ее дальнейший ход будет отражением исторического развития объекта»⁵.

Не будет преувеличением сказать, что такая точка зрения является господствующей в отечественной литературе (ср., например: Спиркин А. Г. Логическое и историческое. Ст. 1807—1808). Однако в ней сформировался и другой взгляд на проблему, направляющий свое главное внимание на различия исторического и логического. Авторы, делающие такой акцент, также исходят из интерпретации Энгельса и используют при этом ценнейшие вы-сказывания Маркса по этому поводу, что, собственно говоря, и дало импульс к такому смещению акцента.

Так, Э. В. Ильенков (впрочем, в другой своей работе на эту тему он тяготеет к традиционному пониманию совпадения исторического и логического⁶) констатирует несовпадение логической и исторической структур системы категорий, хотя и излагает свою мысль в сложной форме: «Логический порядок категорий в науке противоречит… не действительной истории данного конкретного предмета, а лишь поверхности явлений и поверхностно понятой истории». Эта сложность не мешает автору категорически заявить: «Понимание истории предмета зависит от того, как понимается сам этот предмет, т. е. от логического аспекта»⁷. И это заявление переворачивает общепринятую формулу зависимости и ставит «понимание истории» в зависимость от «логического аспекта».

Равным образом и М. Б. Туровский в своей части той же статьи приходит к выводу, что «логическое и историческое всегда находятся в отношении противоречия»⁸. С учетом традиционной идеи совпадения на сложность проблемы, на расхождение исторического и логического, с соответствующими ссылками на Маркса, указал В. П. Кажановский⁹. В таком же направлении решает проблему И. И. Гриценко, подчеркнувший, что представление о «совпадении логического с историческим развитием действительности» является «упрощенным». Приведя суждения Маркса, он утверждает, что «совпадают» лишь «отдельные стороны» и что «не обязательно… воспроизводить… историческое движение мира» в логическом построении¹⁰. Исследованию диалектики исторического и логического на основе экономических рукописей Маркса 1857—1859 гг., обнаружению «противоречия логического и исторического» посвящены кандидатская диссертация С. Н. Мареева «Диалектика исторического и логического» (М., 1973) и его работа «Единство исторического и логического в экономических рукописях Маркса 1857—1859 гг.», опубликованная в сборнике статей «Из истории марксизма и международного рабочего движения» (М., 1973). Наконец, П. Н. Федосеев, цитируя Маркса и всячески подчеркивая единство исторического и логического и в известном смысле — приоритет исторического, пишет: «теоретическое воспроизведение социального образования как относительно целостной системы отношений есть такая его “логическая” реконструкция, которая в значительной мере не совпадает с реальным историческим процессом»¹¹.

Не следует думать, что эти нарушения традиции явились каким-то новшеством 60—70-х годов. Наоборот, в самом начале исследования этих проблем в советской литературе — как раз у авторов, близко стоящих к той проблематике, из которой возникла эта марксистская концепция, а именно у политэкономов, — внимание было обращено также и на проблему несовпадения исторического и логического. Так, один из ранних советских авторов, занимавшихся этой проблемой, С. Оранский, писал: «Маркс считает, что абстрактные простейшие элементы не могут предшествовать тому сложному конкретному, частью которого они являются»¹². Д. Розенберг, не исключавший, как и С. Оранский, энгельсовского аспекта решения проблемы, данного в рецензии на марксову «К критике…», писал, что «это указание Энгельса не следует понимать слишком упрощенно, будто категории политической экономии теоретически всегда следуют одна за другой в том же порядке, в каком они исторически возникли»¹³. Но если это происходит не всегда, значит, этот принцип не универсален, и есть какой-то другой, более общий, включающий в себя такое совпадение следования как частный случай.

И действительно, мы находим у Маркса такой более общий принцип, включающий в себя энгельсовский как частный. Как известно, Маркс был озабочен этим вопросом в связи с построением системы категорий политической экономии. Но еще раньше и в более общем виде он писал — и именно это место я имел в виду, говоря о том, что П. Н. Федосеев напомнил нам мысль Маркса: «В самом деле, каким образом одна только логическая формула движения, последовательности, времени могла бы объяснить нам общественный организм, в котором все отношения существуют одновременно и опираются одно на другое?»¹⁴. Здесь в общем виде поставлена проблема и дан намек на ее решение: сосуществующие элементы ставшей системы не могут при ее теоретическом воспроизведении быть развернуты в цепочку последовательных звеньев так, как они возникали во времени. Сложившаяся система преобразует их соподчинение. И позже Маркс поставил и решил эту проблему конкретней и более подробно как проблему последовательности категорий в системе политической экономии. Эта последовательность, по его словам, «определяется тем отношением, в котором они находятся друг к другу в современном буржуазном обществе, причем это отношение прямо противоположно тому, которое представляется естественным или соответствует последовательности исторического развития. Речь идет не о том положении, которое исторически занимают экономические отношения в чередовании различных следующих одна за другой общественных формах… Речь идет об их расчленении внутри современного буржуазного общества»¹⁵. Научный анализ, как правило, говорит Маркс, «избирает путь, противоположный их (объективных форм. — З. К.) действительному развитию»¹⁶, так что логическое понимание становится «ключом к пониманию исторического развития»¹⁷.

Как видим, историческая последовательность и логическое расчленение, по Марксу, не совпадают. Он приводит в доказательство этого несовпадения еще один аргумент. Исторически более ранняя, т. е. раньше возникшая категория, и потому категория более абстрактная, чем возникшая позже, в ставшей системе преобразуется, несет другую смысловую нагрузку. Потому она не может пребывать там, где находится в соответствии со своим генезисом: «Абстрактные категории, — развивает Маркс эту мысль, — …в самой определенности этой абстракции представляют собой в такой же мере продукт исторических условий и обладают полной значимостью только для этих условий и внутри их»¹⁸.

Итак, искомым и более общим, чем совпадение исторического и логического, принципом субординации категорий в рамках объединяющей их системы является принцип «расчленения внутри современной» системы, отношение, в котором категории стоят друг к другу в развитой действительности. А как же быть с энгельсовским принципом совпадения? Он является частным, включенным в общий, о чем Маркс заявил в прямом, недвусмысленном высказывании. Отрицая, как мы только что видели, такое совпадение в качестве универсального принципа, он задавался вопросом: «Не имело ли место также независимое историческое или естественное существование этих простых категорий до более конкретных категорий» и отвечал на него: «зa depend», т. е. — смотря по обстоятельствам. И в этой степени, по его мнению, «ход абстрактного мышления, восходящего от простейшего к сложному, соответствует действительному историческому процессу»¹⁹. Разумеется, выявляя этот универсальный принцип, мы понимаем логическое и историческое в том смысле, в котором о нем рассуждает Маркс и который мы специально оговорили (см. выше). Мы нисколько не отрицаем при этом приоритета исторического перед логическим в другом аспекте — в смысле признания первичности материального, действительного относительно духовного, логического, на чем делают акцент некоторые авторы, писавшие по этим вопросам.

Посмотрим теперь, как действуют эти принципы применительно к политической экономии, а затем извлечем из этого выводы для каждого из двух намеченных выше планов действия метода — философского и историко-философского.

Субординация отделов «Капитала» такова: третий отдел исследует производство абсолютной прибавочной стоимости, четвертый — относительной, пятый — их отношение, шестой — заработную плату, седьмой — накопление капитала. Это расчленение не отражает последовательности исторического становления предметов исследования. Более того, на некоторых других «участках» системы категорий политической экономии капитализма последовательность категорий противоположна последовательности исторического их развития.

Проблема первоначального накопления — исходная («первоначальная»), но она изложена Марксом в конце первого тома (глава 24). Категория земельной ренты, с исторической точки зрения (имея в виду последовательность исторического развития от феодализма к капитализму), должна была бы предшествовать категории капитала. Но, специально обращая на это внимание читателя, Маркс сперва рассматривает капитал, так как капитал «вполне может быть понят без земельной ренты» и является «господствующей над всем экономической силой буржуазного общества»²⁰. Однако некоторые другие категории субординированы Марксом соответственно тому, как они исторически следовали друг за другом. Так построены первые отделы «Капитала» — о формах стоимости, где последовательность изложения воспроизводит историю форм обмена, завершающуюся возникновением денег. Итак, верховным, универсальным принципом расчленения категорий и их организации в системе является принцип расчленения категорий внутри современной системы, а принцип исторического следования оказывается частным и действует лишь тогда, когда не противоречит принципу универсальному.

Применение этой методологии к философии и истории философии представляет значительную трудность потому, что мы имеем здесь дело со специфическим предметом. Политическая экономия занимается экономическими отношениями, и это обстоятельство дает ей возможность все время ориентироваться на действительную их историю, в частности искать таким образом свое начало. И логически, и исторически она начинает с товара, точнее — с того отношения, которое в нем заключено. Об этом и писал Энгельс, говоря, что «история» и «ход мыслей» начинают с одного и того же. И Ленин²¹, и Маркс, протестуют против того, чтобы начинать с «понятий» и с «диалектики понятий», называя такое начало «идеалистической манерой» и требуя исходить из начала реального²². В первой же фразе марксовой «К критике…» говорится, что «отдельный товар» есть «элементарное бытие буржуазного богатства», а «Капитал» начинается словами о том, что «отдельный товар» представляет собой «элементарную форму (его исходную форму)» «капиталистического способа производства» и что «исследование начинается поэтому анализом товара»²³.

Но применимо ли это к построению системы философии? С чего «поэтому» должна она начинать построение своей системы категорий и как ее продолжать? Ведь если линия предметов исследования — «товар — капитал» или «формы стоимости — деньги» и т. п. — имеет аналог исторического становления, то в философии такой линии в пределах всеобщих категорий не обнаружишь. Товар существует до и без денег (в простом товарном хозяйстве), а материи без пространства, времени, количества, качества и т. д. не существует вообще; производительные силы не существуют без производственных отношений и т. п.

Насколько эта трудность реальна, свидетельствует то обстоятельство, что многие авторы (ниже я процитирую высказывания некоторых из них, например М. Розенталя) даже и не замечают ее и на основании традиционного решения проблемы соотношения исторического и логического утверждают, что субординация категорий в философии, как и в других науках, определяется последовательностью возникновения и развития их действительных аналогов.

Были предприняты попытки решить эту трудность с помощью изучения истории происхождения категорий. Это было связано с предположением о том, что ключ к решению дает последовательность их возникновения в сознании человека. Но и эти попытки не увенчались успехом. А. Г. Спиркин установил, правда, известную стадиальность в этом процессе. Но, во-первых, он признал ее условность, поскольку, как оказалось, даже на ранних ступенях развития сознания категории развивались во взаимосвязи, параллельно, одновременно, а не последовательно, не друг за другом. Во-вторых, найденная стадиальность не дала искомой опоры для субординации, и, более того, было установлено, что последовательность происхождения и последовательность в соответствии с субординацией в системе различны. По концепции А. Г. Спиркина, исходной в процессе возникновения категорий была категория «качества»²⁴. Исходной же в его, А. Г. Спиркина, субординации, которую он дал несколько лет спустя, является категория «материя» (точнее, пара категорий: материя и сознание), в то время как человечество (по его мнению) очень нескоро доходит до этой категории²⁵.

Таким образом, в ходе построения системы философских категорий, при установлении их субординации в теории оказывается невозможным удовлетворить основанное на соображениях и практике исследования Марксом капиталистической экономики требование Энгельса (повторенное М. М. Розенталем и многими, если не большинством, авторами, пишущими на эту тему): «С чего начинается история, с того же должен начинаться и ход мыслей». Но если нельзя найти начала системы таким образом, то, может быть, можно удовлетворить другое требование Энгельса — «дальнейшее движение будет представлять собой… отражение исторического процесса в абстрактной и теоретически последовательной форме» — применительно к развертыванию категорий этой системы?

Это требование должно быть интерпретировано именно во второй его части: нужно интерпретировать смысл выражения «в абстрактной и теоретически последовательной форме». Ибо если понять это требование в прямом смысле того, что говорится в первой его части, и считать, что последовательность категорий в системе (их субординация) может воспроизвести исторический процесс познания этих категорий, то и оно оказывается неудовлетворимым. Такое прямолинейное понимание есть повторение взгляда Гегеля. Известно, что он именно на этом соображении и основывал свою историко-философскую концепцию. По его мысли, категории в их системе имеют ту последовательность, в какой они постигались и выдвигались, формулировались человечеством, так что история философии в своих основных поступательных моментах — системах философии — именно и воспроизводится в последовательности категорий в системе.

Однако ни Гегелю, ни кому-нибудь другому обосновать этой концепции не удалось по той простой причине, что философские системы, даже и взятые лишь в наиболее значительных этапах развития философской мысли, во-первых, часто развивались одновременно, параллельно, а во-вторых, каждая развивала не какую-нибудь отдельную категорию, но целый их комплекс. И если еще Гегель с известной натяжкой мог посчитать, что на начальной стадии развития западноевропейской философии его мысль находила свое подтверждение (элеаты — «бытие» и «ничто», Гераклит — «становление»), то в дальнейшем даже и эти натяжки помочь не могут: Демокрит, Платон и Аристотель совершенно взрывают эту концепцию, поскольку Демокрит и Платон работали в известной мере одновременно и, кроме того, все трое, а особенно Аристотель, с его чрезвычайно развитой системой категорий, разрабатывали, и подчас весьма фундаментально, целые комплексы категорий. Поэтому если некоторые авторы, делая акцент на первой половине требования Энгельса и повторяя Гегеля (как, в сущности, это делает П. В. Копнин), полагают, что таким образом можно разрешить эту трудность и найти принцип построения системы категорий, то нам представляется, что они не находят реального выхода — пути к такому построению.

По-видимому, задача состоит в том, чтобы интерпретировать мысль Энгельса об «абстрактной и теоретически последовательной форме». Думается, что эта интерпретация сводится к тому, что высказал по этому поводу Маркс, который, как мы видели, выдвинул универсальный принцип «расчленения внутри современной» системы, по отношению к которому принцип совпадения субординации категорий в системе и исторической последовательности их постижения является частным случаем. Тем самым центр тяжести решения проблемы из истории переносится в теорию, которая и должна осуществить это «расчленение», говоря словами Маркса, или придать исторической последовательности, говоря словами Энгельса, «абстрактную и теоретически последовательную форму». Мы пришли, таким образом, к тому же выводу относительно соотношения исторического и логического при построении системы философии как субординации ее категорий, к какому пришел Маркс относительно системы политической экономии.

Как же действует этот метод при построении системы философии?

Вопрос этот также широко обсуждается и обсуждался в нашей литературе как один из вопросов более широкой темы — принципов, методов построения системы категорий марксисткой философии. Единства во взгляде на эту проблему в советской литературе нет. Некоторые авторы считают, что система категорий должна быть выработана. Другие отрицают саму необходимость и даже возможность соответствующих удовлетворительных научных построений. Третьи доказывают, что, хотя система и должна быть выработана, решение этой задачи может быть неоднозначным и должно зависеть от целей построения, от дидактических задач (если она строится в целях преподавания) и т. п.

До середины 50-х годов проблема эта не ставилась во всем объеме и открыто. Но все же в качестве человека, участвовавшего в философской жизни нашей страны с первой половины 30-х годов, я не могу согласиться с одним из инициаторов постановки этой проблемы в 50-х годах Е. С. Кузьминым, который пишет, что до середины 50-х годов вопрос о «разработке системы категорий» «считался противоречащим духу марксизма»²⁶. Эта проблематика находилась в поле зрения интерпретаторов гегелевской философии, писавших в 20-х годах (А. Деборин и др.). Она занимала ученых и слушателей, работавших в семинарах ИКП 20—30-х годов. Исходя из тех же оснований об историческом и логическом, об их единстве и соотношении, о стремлении Гегеля «в своей системе категорий… дать теорию познания, разрешающую проблему логического и исторического, дать теоретическую картину всемирно-исторического опыта и познания человечества», об использовании Энгельсом и диалектическим материализмом вообще этих идей Гегеля писал М. Митин²⁷. Хрестоматии 30-х годов напоминали идеи Энгельса о необходимости субординации форм мышления, о проблематике исторического и логического²⁸. Эти вопросы ставились в лекционных и семинарских занятиях (в частности в семинаре Г. Ф. Александрова по «Философским тетрадям» Ленина, работавшем на философском факультете МИИФЛИ в 1936/1937 уч. году), в докладах и рефератах, при комментировании философии Гегеля и решении задач ее материалистической переработки. Некоторые намеки на проблематику систематизации «логического порядка изложения» категорий, понятий, черт марксистской диалектики мы находим в работах 40-х годов, например у М. А. Леонова в его «Очерках диалектического материализма» (М., 1948) и у других авторов, писавших в 30—40-х годах (М. М. Розенталь, Е. П. Ситковский).

К этой же проблематике подходили и энциклопедические статьи. Так, в статье «Диалектический материализм» (в ее разделе написанном, по-видимому, В. Ральцевичем) говорилось, что «категории… стоят между собой в отношении субординации» и что эта «субординация… должна отражать процесс исторического развития как самой объективной действительности, так и отражающего ее познания, должна покоиться на богатом историческом фундаменте»²⁹. В. Брушлинский в статье «Категории» утверждал, что в гегелевской системе категорий было много рационального, поскольку она «идет от более непосредственных категорий к категориям более опосредованным и более глубоким», что «система категорий, выработанных диалектическим материализмом», — открытая, развивающаяся. Автор давал перечень основных категорий диалектического и исторического материализма, т. е. предлагал свой вариант системы этих категорий³⁰.

Таким образом, заявление Е. С. Кузьмина не находит подтверждения в действительной истории разработки этой проблематики в советской науке. Но можно сказать, что вопрос о системе категорий в 30—40-х годах не стал предметом специальной разработки, которая была бы осуществлена на уровне самостоятельного сочинения (хотя бы в статье, не говоря уже о монографии), посвященного этой проблеме. Да это и неудивительно, если вспомнить, что теоретическая философская литература тех времен была втиснута (со второй половины 30-х годов) в русло тематики второго параграфа четвертой главы «Краткого курса истории ВКП(б)», где места для проблемы системы категорий не находилось.

С середины 50-х годов положение существенно изменилось. С тех пор появилось немало работ, рассматривавших проблему системы марксистской философии в целом и по частям. Были предприняты попытки такую систему представить. Здесь, правда, обнаружился часто встречающийся в нашей литературе недостаток: авторы, вступающие после некоторого перерыва в обсуждении какой-либо проблемы, забывают о работах, посвященных данному вопросу и опубликованных ранее. Так, Ж. Т. Туленов в статье «О принципах построения системы категорий диалектики» (Философские науки. 1978. № 5), опирается на литературу конца 60-х и 70-х годов³¹ и игнорирует литературу 50—60-х годов, едва ли не более специализированную и богатую³².

Особого упоминания заслуживает здесь Е. П. Ситковский, еще в конце 30-х — начале 40-х годов обратившийся к этой тематике³³, а в 50—60-х годах выступивший со специальными работами на эту тему. Если в своей статье «Ленин о совпадении в диалектическом материализме логики, диалектики и теории познания» (Вопросы философии. 1956. № 2. С. 81, 85, 88) он лишь подходил к ней, то две другие его работы были посвящены ей специально³⁴. В первой из этих работ автор остро ставит вопрос о том, что «пока еще нет… систематически разработанного, построенного на основе тщательно продуманных и научно обоснованных принципов изложения диалектической логики в целом», но что к этому есть все необходимые предпосылки. Подчеркнув необходимость преодоления «предубеждения против всяких научных систем» и утверждая, что «марксистская диалектическая логика… есть система науки», Е. П. Ситковский излагает свою концепцию этой системы, исходя из мысли, что в основе «принципов научной систематики категорий диалектической логики» лежит «принцип единства логического и исторического»³⁵.

Детально, хотя и с чрезвычайным разнобоем в принятых решениях обсуждался этот вопрос на пленарном заседании Проблемного совета по материалистической диалектике МВ и СС РСФСР на тему «Основные принципы систематизации категорий материалистической диалектики и проблема их реализации» (Ленинград, 30—31 мая 1978 г.). На этом заседании основной доклад («Исходные начала и принципы построения системы категорий диалектики») был сделан А. П. Шептулиным; затем прозвучал целый ряд речей³⁶. Как уже было сказано, единства мнений достичь не удалось, и спектр несогласий был достаточно велик. Наиболее негативная точка зрения была выражена, правда, не советским, а немецким марксистом из ГДР, но на страницах нашего журнала³⁷. На другом полюсе находились упомянутые выше работы В. С. Библера, Е. С. Кузьмина, Е. П. Ситковского, в которых авторы обосновывают теоретически и разрабатывают практически каждый свою систему категорий. Равным образом и П. В. Копнин, утверждая, что «диалектический материализм, как наука, является системой категорий», однозначно формулирует следующий принцип построения: «система категорий… должна… выразить процесс постижения мышлением в категориях наиболее общих законов всякого движения»³⁸. Обстоятельнее Копнин рассмотрел этот вопрос в специальном параграфе своей книги «Диалектический материализм как логика» (Киев, 1961. С. 129—142), где подверг критике ряд построений и дал набросок своей системы категорий, основанной на единственно правильном, по его мнению, принципе: «в построении системы категорий диалектического материализма за основу взять процесс развития познания от простого к сложному, от абстрактного к конкретному»³⁹.

Столь же определенно решают проблему Е. П. Ситковский, как это было показано выше, и М. М. Розенталь, который полагает, что «для каждой области научного познания» существует некое «правильное построение структуры, системы понятий и категорий» и что при «разработке системы этих категорий и понятий… нет и не может быть произвола, здесь господствует строжайшая логика, независимая от воли и желания исследователя»⁴⁰. Автор, в отличие от П. В. Копнина⁴¹, видящего основание построения структуры теории в истории познания, полагает, что эти субординация, логика построения, система определены, во-первых, онтологически и притом «в любой науке» и, во-вторых, «историческим процессом развития самой природы, процессом ее усложнения»⁴². Промежуточную точку зрения высказали В. П. Рожин (в названной выше работе), В. И. Тугаринов (в уже упомянутой книге) и Ж. М. Туленов, который в названной выше статье пишет: «Развертывание (изложение) системы категорий может быть различным в зависимости от целевой установки».

Что же касается современного состояния вопроса, то, судя по докладу А. П. Шептулина и упомянутому выше обзору работы специального заседания на эту тему, вопрос о самой возможности построения системы категорий (правда, не в масштабах всей философии, ибо о категориях исторического материализма на этом совещании речи не было) все еще дебатируется. Так, например, участник совещания Г. А. Габинский (г. Орел) поставил под сомнение саму возможность систематизации категорий диалектики⁴³. Что же касается обоснования принципов и предложений различных систематизаций, то они являются собой картину чрезвычайной запутанности, противоречивости, разнобоя. Едва ли не каждый из выступавших выдвигал свой принцип: от абстрактных логических до «принципа пролетарской классовости» (В. Н. Ефимова, Новочеркасск). Это, может быть, и не удивительно, поскольку исследование оснований построения системы еще не вступило в стадию синтеза, обобщений, а находится на аналитическом этапе разработки. Противоречия эти обнаруживаются не только при сопоставлении мнений, высказанных на совещании (так, например, А. П. Шептулин, Е. Я. Режабек и другие видят один из главных принципов построения в методе восхождения от абстрактного к конкретному, в то время как В. П. Бранский и В. В. Ильин в своем докладе отстаивают в качестве такого метода обратный ход — от конкретного к абстрактному), но и при анализе более или менее разработанной концепции основного докладчика (А. П. Шептулина). Рассуждая о принципах построения системы категорий, автор по ходу изложения выдвигает по крайней мере четыре принципа, которые, однако, не согласуются друг с другом. Так, выдвинув первоначально в качестве такого принципа нахождение некоего «полного основания» и видя его в «простейшем и исторически первом», автор в дальнейшем совершенно справедливо отмечает, что исторически первого найти нельзя, так как «попытки представить всеобщие формы бытия возникающими в определенной последовательности… не имели успеха в силу искусственности постановки проблемы; «мы не в состоянии установить последовательность появления всеобщих форм бытия в объективной действительности по той простой причине, что они никогда не появлялись, а существовали всегда вместе». Сменив в этой связи принцип «простейшего и исторически первого» на принцип «расположения категорий в той последовательности, в какой они исторически появились» и практически осваивались человеком в этих формах бытия, в «последовательности познания всеобщих свойств и связей действительности, а вместе с этим и последовательности формирования философских категорий, в которых выражались бы эти познанные свойства и связи», т. е. примкнув к зафиксированному выше мнению М. М. Розенталя и П. В. Копнина, автор, по существу, вынужден отказаться и от этого принципа, поскольку, опять-таки по его справедливому замечанию, «в ходе развития познания категории появляются не по одной, а группами и, возникнув, не остаются прежними, а изменяются, развиваются по мере перехода познания с одной стадии на другую».

Тогда у докладчика возникает предложение переориентироваться с почвы исторической на почву теоретическую и искать принцип не в истории развития объективных связей (такой истории, по его мнению, нет) и не в истории происхождения и развития категорий как воспроизведения в сознании этих связей (ибо эта история не дает оснований для развертывания категорий в цепочку, когда одна с необходимостью следует за другой, как это происходит в системе, где «каждое понятие должно иметь строго определенное место»), а в выяснении того, что играет в системе «определяющую роль». Но и этого весьма эфемерного принципа автор не выдерживает и переходит к четвертому предложению: осуществить субординацию категорий по традиционному для марксизма принципу восхождения от абстрактного к конкретному, причем абстрактное понимается как «простейшее», т. е. как в первом, им самим отвергнутом предложении. Но далее все эти противоречия и неясности усугубляются тем, что, на первый взгляд в соответствии со всеми этими (несовместимыми!) принципами, автор выделяет четыре исходных категории: «материя», «сознание», «практика», «противоречие», которые, однако, мы не можем признать ни онтологически исходными, ни исходными по происхождению (это показал, как мы уже говорили, А. Г. Спиркин), ни, тем более, простейшими и абстрактными, какими их считает докладчик.

Если, поэтому, что-либо и остается от этого построения, то это указание на то, что категории следует выбрать в последовательности, в какой они «играют определяющую роль». Но тогда становится очевидным, что нам надлежит отказаться от методов восхождения и единства исторического и логического, а опереться на некоторый теоретический принцип, похожий на принцип «расчленения внутри современной» системы, который мы извлекли из рассуждений Маркса, что явилось бы совсем неплохим выводом, который, однако, надо было бы более строго и осознанно дедуцировать.

Мы не можем рассматривать всю эту литературу, все эти предложения и разногласия подробнее и по существу. Мы только констатируем, что в них так или иначе обосновывается необходимость построения системы категорий марксистской философии.

Что же касается истории философии, то она, как уже говорилось, получает ту или иную систему категорий от самой современной теоретической философии в качестве предпосылки для своей работы. Как она пользуется этой предпосылкой и как действуют в ней оба проанализированных выше методологических принципа (восхождения и единства исторического и логического), мы должны будем рассмотреть, имея в виду то, что материал для построений истории философии специфичен по сравнению с материалом для построений философии. Это можно уподобить тому, что предмет и материал для построения системы философия специфичны по сравнению с предметом и материалом политической экономии. Ибо если философия должна воспроизвести в своей системе объективные всеобщие связи (качество, количество, материя, движения и т. п.), то история философии воспроизводит философские идеи, так сказать, «вторичные» предметы, отражения, а не предметы онтологически сущие.

Однако прежде чем мы приступим к построению на этих методологических основаниях исторической категорологии, нам надлежит рассмотреть третью его теоретико-методологическую предпосылку — принцип историзма, или исторический метод.

В. Принцип историзма (исторический метод)

Как уже говорилось, этот метод основан на целом комплексе идей Маркса, Энгельса и Ленина, в том числе и на тех, с которыми мы познакомились, говоря о двух предшествующих (особенно о второй) предпосылках. Хотелось бы отметить также, что, как это уже было сказано в связи с методологической интерпретацией закономерности кумулятивности философского развития, т. е. в связи с выделением этого общего метода применительно к анализу философской системы, здесь идея кумулятивности разрабатывается применительно к обобщающей форме историко-философского исследования.

Принцип историзма понимается в нашей литературе неоднозначно. Можно наметить по крайней мере два существенно различающихся смысла, в которых трактуется этот принцип. Оба эти смысла заключены в дефинициях понятия «историзм». Так, в трех изданиях «Философского словаря» (1951, 1954 и 1963 гг.) мы находим такое его определение: «Принцип познания вещей и явлений в их развитии, становлении, в связи с конкретными историческими условиями, их определяющими». Здесь, таким образом, отмечаются две очень важные, но существенно различающиеся стороны историзма: рассмотрение явлений 1) в развитии и 2) в связи с историческими условиями.

Различные авторы удерживают и используют либо один из этих аспектов, либо оба. А. А. Галактионов и П. Ф. Никандров придерживаются второго аспекта⁴⁴. К нему же тяготеет и «Предисловие» к коллективному труду «История философии в СССР» (М., 1968), авторы которого предпочитают, правда, говорить не об историзме, а об «историчности» или о «конкретно-историческом подходе к изучению явлений идеологической жизни», в частности — «к философским воззрениям прошлого». Б. А. Грушин, автор статей «Историзм» в «Философской энциклопедии» и в третьем издании БСЭ, наоборот, удерживает в дефиниции лишь первый аспект — «принцип подхода к действительности как изменяющейся, развивающейся». Впрочем, не вводя второй аспект в дефиницию, Грушин учитывает его в раскрытии понятия, говоря, что «любое явление, любой предмет могут быть поняты и правильно оценены лишь при условии рассмотрения их в конкретных исторических условиях и связях»⁴⁵. В этом смысле автор удерживает оба аспекта этого понятия. Совершенно очевидно, что взятый в двух этих аспектах принцип историзма чрезвычайно широк, емок и его методологическая интерпретация как более или менее практически употребимого определенного способа, определенной операции исследования вряд ли достижима.

Во втором из обозначенных двух его смыслов этот принцип в нашем методологическом кодексе рассредоточивается по нескольким разделам. Он, по существу, интерпретируется в операциях, предложенных при методологическом осознании закономерностей историко-философского процесса: в операциях опосредования и селекции, определения выбора, но в особенности — в методах историко-философского исследования национального развития философии (о которых еще пойдет у нас речь), при выявлении принципов периодизации, а также при выявлении операций по исследованию единичного периода истории национальной философии. Из сказанного видно, что в этом смысле принцип историзма историко-философского исследования не представляет собой единого принципа.

Более конкретен, более уловим для методологической интерпретации этот принцип в первой его ипостаси, в которой он выступает как исторический метод исследования. Об историзме как историческом методе исследования к настоящему времени создана большая и весьма дифференцированная литература. Характерной ее чертой является междисциплинарность разработки. О нем пишут историки человеческого общества (гражданские историки), а особенно много в последние годы — историки естествознания, философы, стремящиеся рассмотреть исторический метод в его всеобщей форме.

Нет, разумеется, никакой возможности обозреть и тем более оценить эту огромную дифференцированную литературу. Но, к счастью, в этом и нет необходимости, так как обобщающие монографии на эту тему содержат большие историографические обзоры, и притом не только советской, но и зарубежной, литературы (и, разумеется, обширную библиографию вопроса).

Исходной для этой темы в литературе последних двух десятилетий является монография Б. А. Грушина «Очерки логики исторического исследования» (М., 1961), книги Н. Р. Французовой «Исторический метод в научном познании (вопросы методологии и логики исторического исследования)» (М., 1972), В. В. Иванова «Соотношение истории и современности как методологическая проблема (очерки по марксистско-ленинской методологии исторического исследования)» (М., 1973), В. П. Кохановского «Историзм как принцип диалектической логики» (Ростов н/Д, 1978; здесь дана библиография работ 60—70-х годов).

Может быть, прежде всего следует подчеркнуть, что В. В. Иванов и Н. П. Французова отличают исторический метод от историзма⁴⁶. Если Иванов говорит об этом различии вскользь, то Французова уделяет этой проблеме специальную (вторую) главу своей книги («Идея развития. Принцип историзма и исторический метод»). Принцип историзма для нее есть «своеобразная конкретизация идеи развития применительно к исследованию той или иной области действительности» и «служит ближайшей предпосылкой для разработки исторического метода»; а уже «исторический метод органически вытекает из принципа историзма»⁴⁷. Она характеризует принцип историзма как 1) рассмотрение ряда этапов в качестве относительно завершенных, устойчивых, «что и позволяет применить к его (развития. — З. К.) познанию целую систему точных методов научного исследования»; 2) «признание относительной целостности развивающихся явлений», преемственности этапов развития в пределах этой целостности, «дискретности этапов развития», смена которых «определяется объективными закономерностями». В этом смысле историзм выступает как теория развития, на основе которой и строится метод — «определенная совокупность и последовательность мыслительных операций и опирающихся на них действий, позволяющих получить более или менее однозначные, проверяемые знания о мире».

Принцип историзма является онтологическим, а исторический метод — гносеологическим аспектом одного и того же процесса — развития⁴⁸. На этой основе Французова формулирует понятие исторического метода: «это способ исследования развивающихся объектов как относительно устойчивых, целостных систем, реконструкция отдельных этапов развития и исторических событий в конкретных условиях их существования». В более конкретном смысле исторический метод — «это анализ “следов прошлого”, установление возможностей и границ применения знаний о современных процессах к анализу следов прошлого, выделение этапов развития целостных систем, причин и закономерностей их развития». Детальному рассмотрению этого метода и посвящена вся вторая часть ее книги.

В. П. Кохановский не различает историзм и исторический метод (вероятно, потому, что уже в теме, в названии своей книги определил аспект рассмотрения, как метод — принцип логики), а определяет принцип историзма как «требование» «брать предмет в его развитии, “самодвижении”, изменении». Раскрывая подробнее «логическую структуру историзма», он, ссылаясь на Н. П. Французову, усматривает ее в четырех «компонентах»: изучении «настоящего», его «генезиса», «этапов развития» и «тенденций» как «предвидения будущего», чему и посвящены четыре главы его книги (каждая — одному из этих «компонентов»).

Для наших целей представляется целесообразным ближе познакомиться с детальным рассмотрением исторического метода Н. П. Французовой. Однако прежде чем сделать это, мы должны вкратце охарактеризовать сформулированную на десять лет раньше концепцию Б. А. Грушина, тем более что и Французова, по-видимому, считает его одним из своих предшественников (книгу В. В. Иванова мы можем оставить без рассмотрения не только потому, что она не столь четка по построению и формулировкам, как две эти работы, но и потому, что в отличие них, как обладающих общефилософским характером, она намеренно приспособлена к потребностям исторической науки).

Есть, правда, одно обстоятельство, которое резко снижает практическую применимость построений обоих этих авторов к решению задач, стоящих перед нами, о котором я уже неоднократно говорил и о котором пишет Б. А. Грушин: предложенная ими концепция развития и способов его осознания касается того, что выше было названо онтологическими объектами, и она не принимает специально во внимание объектов идеологических: процесса развития и способов осознания истории идей. Это не значит, разумеется, что построение Б. А. Грушина вообще неприменимо к этой области теории развития и методов его осознания, но его концепция должна быть адаптирована для этой области (к сожалению, сам автор такой адаптации не осуществил и более не возвращался к этой проблематике).

Чтобы понять методологию, предлагаемую Б. А. Грушиным, надо вернуться к его интерпретации теории развития, общие положения которой нам уже известны по первой части настоящей работы. Предметом современного исторического исследования являются, по мнению Грушина, «объективные системы связей, процессы развития объектов как органических систем»⁴⁹. Изучать этот предмет наука может в двух формах: в форме теоретического анализа результатов истории, т. е. в форме анализа ставшей системы (теория системы), и в форме воспроизведения самой истории (история системы). Исследование в этой второй форме требует, в свою очередь, выявления типов элементарных процессов, которых автор усматривает четыре: 1) возникновение элемента, 2) возникновение связи, 3) преобразование связи, 4) подчинение и преобразование связи системой. Анализируя детальнее эти типы, Б. А. Грушин приходит к выводу о процессе развития как качественном изменении структуры объекта как «возникновении новых структурных составляющих объекта», почему развитие может быть также определено как «ряд исторических состояний объекта в их связях». Отсюда, в свою очередь, следует вывод о том, что задачей исторического исследования является нахождение и фиксация ряда исторических состояний объекта и раскрытие механизма перехода от одного из них к другому⁵⁰. Такова теория развития, на которой автор и основывает свой взгляд на способы научного воспроизведения процесса развития.

Это воспроизведение должно начинаться с «первоначального предположения» об исходном пункте процесса развития, приведшего к некоторому конечному результату, т. е. с выявления «генетической пары» «начало — результат». Для достижения этой цели надо этот результат (систему объектов) как некоторый «полихронический ряд» разложить в «ряд синхронический», т. е. в ряд состояний, который ведет от начала к результату. Это разложение автор называет «разверткой», или «генетическим оборачиванием»⁵¹. Дальнейший ход воспроизведения развития сводится, по существу, к проверке первоначального предположения, т. е. к раскрытию сущности процесса. Проверка эта осуществляется в двух формах: в форме сведения и в форме выведения. Первая является логически процессом, в ходе которого исследователь устанавливает черты тождества той составляющей данной системы, которая принимается за результат развития, с составляющей, принятой за исходный пункт. Наоборот, выведение есть обнаружение специфики состояния результата по сравнению с состоянием исходного пункта. Выведение осуществляется по двум ступеням: 1) анализ структуры объекта посредством обнаружения его противоречия; 2) анализ генезиса как хода процесса раздвоения.

Завершающим звеном построения Б. А. Грушина является концепция логического и исторического способов воспроизведения системы. Общность этих способов определяется общностью их предмета — процесса развития системы, общностью их цели — воспроизведения ее, а отсюда — и общностью структуры этих методов. Специфичность этих способов определяется различиями «задач» и «исходных материалов», характерных для логического (теоретического) способа (воспроизведение структуры развивающейся системы) и для исторического (воспроизведение «исторических и структурных связей между генетическими данными формами системы связей, приводящих к определенному результату в развитии системы», а также установление эмпирической истории как «внешней формы проявления процесса развития»). Характеризуя обе эти формы, автор ищет принципы расчленения системы, обнаружения «исходного пункта исследования»⁵², аналогии логической и исторической последовательности в расположении элементов системы при ее воспроизведении в мышлении, условия применения каждого из этих двух методов. Такова теория развития и методология его воспроизведения сознанием, предложенные Б. А. Грушиным.

Мы не будем анализировать этой конструкции, ибо в нашу задачу не входит ее освоение и оценка. Нас интересует лишь ее применимость к нашим целям. По этому поводу уже было сказано, что общая задача, стоявшая перед Грушиным, была иной, в то время как мы имеем дело с историей философских идей. Далее, ограниченная применимость этой методологии обусловлена еще и тем, что она стремится дать всеобщие рекомендации, носит, так сказать, мономорфный характер, в то время как у нас центр интереса лежит в выработке дифференциальной методологии для различных типов историко-философского исследования, и в этом смысле мы ищем полиморфную методологию (о чем было заявлено в самом начале настоящей работы).

Конкретное обнаружение ограниченного характера применимости методологии Б. А. Грушина к решению наших задач видно, например, из того, что так волнующий его вопрос обнаружения исходного состояния нас, в сущности, в такой форме вообще не интересует. Ученый ищет начало потому, что оно исчезло, т. е. развилось в некоторый другой объект. В нашей же области объект, идея, тоже, конечно, развились, но при этом не исчезли: появление новых идей отнюдь не значит, что старые исчезли, даже если они и вышли из обращения. Они как таковые закреплены в тех или иных текстах, правда, не всегда аутентичных, и потому задающих нам своеобразные задачи. Но из того, например, факта, что античная диалектика развилась в конце концов в марксистскую, не вытекает задача поиска, обнаружения первой. Ее присутствие закреплено в текстах, и задача наша — вовсе не обнаружение исходной формы объекта.

Вряд ли применима для наших целей методология (отдающая априоризмом и в целом отвергнутая и Марксом, и Энгельсом в связи с критикой методологии «Капитала» Дюрингом), в соответствии с которой анализ структуры объекта и хода его развития («выведение», по терминологии Б. А. Грушина) осуществляется всегда, для всех процессов, для всех объектов по канонам диалектики (обнаружение противоречия, рассмотрение развития как процесса раздвоения), которые в данном случае приводят к тому, что «овес растет по Гегелю», а капитал развивается по закону отрицания отрицания.

Словом, повторяю: теория и методология, предложенные Б. А. Грушиным, не могут быть как таковые восприняты и применены для решения задач, стоящих перед нами. Это, однако, не значит, что краткий обзор его концепции имеет для нас чисто историографическое значение и лишен всякой практической ценности. Отдельные фрагменты и идеи этой концепции в соответствующих местах нашего построения можно учесть. Это относится и к общей идее рассмотрения развития с позиций системно-структурного анализа, и к стремлению автора раскрыть механизм процесса развития, и к идее рассмотрения истории с точки зрения ее результата, и к использованию концепции соотношения логического и исторического для разложения «синхронического ряда», т. е. ставшей системы, и к некоторым другим проблемам, которые уже вставали или еще встанут перед нами и при решении которых мы будем учитывать опыт Б. А. Грушина.

То же самое можно сказать и относительно выдвинутой значительно (для современных темпов научного развития науки) позже построения Б. А. Грушина концепции Н. П. Французовой. Подобно Б. А. Грушину и с использованием его опыта Н. П. Французова развила эти общие взгляды для того, чтобы на них построить методологию исторического исследования — исторический метод, основные определения которого этим исследователем мы уже привели выше. Французова гораздо в большей мере, чем Грушин, озабочена тем, чтобы предлагаемые ею методологические рекомендации были применимы не только к воссозданию процессов развития вообще и процессов развития природы в частности, но и процессов развития общественного. Однако и она ограничивается сферой онтологических объектов и не выходит в интересующую нас сферу идейного, научного развития человечества. Если отвлечься от деталей, исторических экскурсов и сосредоточиться лишь на основном ходе мысли, на основных положениях концепции Французовой, то оказывается, что она очень ясно и отчетливо сформулирована автором. Концепция эта состоит в выдвижении определенной схемы исторического исследования.

Но прежде чем привести ее, остановимся на тех предварениях, которые и сама автор считает нужным сделать, формулируя свою концепцию и подробно обосновывая ее. Во-первых, это утверждение автора, что речь здесь идет о некотором всеобщем, универсальном методе, подобном методам индукции или дедукции. Его дефиниция уже была дана выше, а его цель определяется автором, как «реконструкция именно в этом всеобщем смысле противоречивого… пути развития тех или других (т. е. любых, всяких. — З. К.) явлений», как «теоретическое воссоздание событий и процессов прошлого»⁵³.

Я говорю об этом для того, чтобы сразу же зафиксировать различие наших ориентаций. Н. П. Французова имеет целью найти метод воссоздания прошлого для его постижения. Ее цель — прошлое. Для нас это лишь отчасти так — в той мере, в какой мы будем вести исследование истории философии в плане национальном. При исследовании же в плане всемирно-историческом наша цель — обоснование современной теории и прогноз о ее развитии.

Во-вторых, автор считает необходимым выдвинуть на первый план идею, которая впоследствии будет ею подробно рассмотрена в специальной главе: идею связи понимания прошлого с анализом настоящего, зависимости понимания прошлого от понимания настоящего — это та самая мысль, которая сформулирована Марксом как тезис о том, что ключ к пониманию анатомии обезьяны — в анатомии человека. Эту идею мы широко использовали и будем использовать, хотя с нею не соглашаются многие авторы, видя в ней теоретическую основу так называемой модернизации, а потому скажем несколько слов о том, как она обоснована автором (для чего мы используем не только ее предварения, но, чтобы больше не возвращаться к этой проблеме, и посвященную послед-ней восьмую главу книги «Изучение современных процессов и его значение для интерпретации “следов прошлого”. Метод актуализма»). Автор подчеркивает приверженность Маркса этой идее. Кроме только что приведенной формулировки этой мысли Марксом, Н. П. Французова напоминает и другие его высказывания по этому поводу, в том числе и формулу, данную в «Капитале»: «Размышление над формами человеческой жизни, а следовательно, и научный анализ этих форм, вообще избирает путь, противоположный их действительному развитию. Оно начинается post festum (задним числом), т. е. исходит из готовых результатов процесса развития»⁵⁴.

Опираясь, таким образом, на авторитет Маркса, Н. П. Французова вместе с тем подчеркивает, что осознание этого метода началось еще до Маркса, на почве естествознания, а именно в геологии, в форме метода актулизма. Более или менее отчетливо он прослеживается у Лайеля, который писал, что ученый «в каждом факте, указывающем на причины, повседневно действующие, увидит ключ к истолкованию какой-нибудь тайны в прошедшем»⁵⁵. Подобные идеи можно найти еще в XVII веке у датчанина Н. Стено, в XVIII — у Ломоносова, по уверениям же В. В. Тихомирова, даже и «в древнейших мифах, библейских сказаниях и в сочинениях античных натурфилософов», а также у Ибн-Сины, Бируни, Леонардо⁵⁶.

Н. П. Французова производит этот термин от «знаний о ныне действующих силах (actuel causes) современной системы изменений»⁵⁷, а В. В. Тихомиров — «от англ. аctual, франц. аctuel, позднелат. аctualis — современный, настоящий, фактически существующий».

Оба автора, в особенности Н. П. Французова, рассказывают об истории формирования и развития этого метода, о дискуссиях, которые вокруг него происходили в разных странах и до сих пор еще идут в нашей стране. Дефинацию авторы дают идентичную: актуализм есть метод, по которому «изучение настоящего — ключ к познанию прошлого»⁵⁸. Н. П. Французова показывает, что этим методом пользуются не только в геологии, но и в биологии, в обществоведении — историки и литературоведы. Таким образом и здесь (как и при рассмотрении теории развития и прогресса) дело идет об онтологических объектах. Впрочем, говоря об истории метода актуализма, мы имеем возможность выявить, если и не начало, то один из самых ранних эпизодов развития этого метода применительно и к истории философии.

Н. П. Французова ссылается на мысли Канта относительно изучения природы, которые, однако, уже в цитируемой ею работе имеют значение, далеко выходящее за пределы только естество-знания, но которые были уже Кантом применены и к истории философии. Кант предлагает различать — и это он объявляет своим «принципом» — «историю природы» и «описание природы». Под описанием понимается здесь «чисто эмпирическое блуждание без руководящего принципа», а под историей — прослеживание связи «некоторых существующих ныне свойств природных вещей, с их причинами в более древнее время согласно законам действия». Далее Кант продолжает специально для того, чтобы отвергнуть делаемые иногда (их и до сих пор продолжают делать, претендуя на глубокомыслие, но, увы, без знания не только истории вопроса, но и сути дела!) возражения по поводу того, что в этом случае «некоторые весьма неосторожно вносят свои идеи в самонаблюдение» и тем привносят во все это «злоупотребление», которое, однако, «не может поколебать значимость правил». Так вот, чтобы отвернуть и эти злоупотребления и эти обвинения, Кант делает следующее пояснение к определению истории в ее отличии от описания: «законы действия» «мы не выдумываем, а выводим из сил природы, как она представляется нам теперь», и прослеживаем «эту связь лишь настолько, насколько это позволяет аналогия» (курсив мой. — З. К.). Такая история в отличие от описания получает «значение естественно-научного исследования (Naturforschung) происхождения»⁵⁹. В дальнейшем сам Кант на основании этих рассуждений переходит к проблемам общественной жизни.

Это различение было для него, действительно, всеобщим принципом, поскольку в других своих размышлениях он, в сущности, придерживался его не только относительно природы, но и относительно гражданской истории и вторичных объектов — философских идей. В этом принципе для наших целей важно подчеркнуть две идеи: что историю надлежит исследовать, а не «чисто эмпирически», «без руководящего принципа» описывать и что это исследование надо осуществлять с точки зрения современной теории, начиная с современного состояния объекта, история которого изучается. Таков смысл отделения «естественно-научного исследования происхождения» от «чисто эмпирического» описания природы. Таков же смысл выделения особой «философской истории» при изучении человеческого общества⁶⁰. Таков же и смысл выделения им особой «философской истории философии». Современной ему эмпирической, чисто описательной (прагматической по тогдашней терминологии) истории философии он противопоставлял «философствующую» или «философскую» историю философии, которая рассматривает «факты разума», «исходя из природы человеческого разума» (что соответствует в процитированной формулировке «законам действия», понятым соответственно тому, как они представлены в системе критической философии). Такой подход к истории философии делает возможной, по мнению Канта, замену «исторической или эмпирической», «рациональной» или «априорной» истории философии, которая «не заимствует» «факты разума» «из исторического сообщения», «но рассматривает их, исходя из природы человеческого разума, как философская археология»⁶¹. В развитом виде мы встречаем эти идеи у Гегеля и Маркса⁶².

Таким же образом можно истолковать и многострадальные положения М. Н. Покровского, высказанное, правда, применительно к гражданской истории, но, подобно «принципу» Канта, имеющее всеобщее значение. Эти положения были многократно дискредитированы, но, думается, что они не были обсуждены с точки зрения того комплекса идей, который в естествознании получил наименование «актуализма», а у нас — «императивно-целевой концепции истории философии» и методологии ее исследования. В приводимой Н. П. Французовой авторской формулировке этот принцип звучит весьма близко к приведенной формулировке Маркса: не обязательно «начинать наше изучение непременно с самых отдаленных времен. Мы можем идти обратным путем идти от настоящего к далекому прошлому»⁶³.

Мы несколько отвлеклись от изложения концепции Н. П. Французовой, чтобы сосредоточиться на том, что актуализм может быть интерпретирован и применительно к истории философии. Вернемся теперь к концепции — к схеме исторического исследования, предложенной Н. П. Французовой. Она кратко и четко сформулирована следующим образом: 1) изучение «следов прошлого» как результатов исторических процессов; 2) сопоставление их с результатами современных процессов и предположение о возможности применения знаний о характере и причинах современных процессов к реконструкции прошлого; 3) воссоздание событий и явлений прошлого в их пространственно-временных отношениях на основе интерпретации «следов прошлого» с помощью знания о современных процессах; 4) выделение основных этапов развития и причин перехода от одной стадии развития к другой⁶⁴ . Эти четыре пункта и есть та «совокупность и последовательность мыслительных операций», с помощью которых в начале своей работы Н. П. Французова раскрыла содержание понятия «исторический метод» и которые в более кратком виде уже были там сформулированы. Как уже говорилось, обоснованию этой схемы-концепции и посвящено дальнейшее изложение Н. П. Французовой, так что каждый из пунктов представляет собой тему следующих друг за другом глав.

Мы не последуем за авторской концепцией, но отметим, что напоминая во многом предложения Грушина, она непригодна для нас как таковая, поскольку имеет смысл применительно к онтологическим объектам. Ввиду этого первый пункт схемы вообще нам не нужен. В нашем распоряжении, как уже отмечалось выше, наряду со «следами прошлого» имеется само это прошлое — тексты и фрагменты сочинений мыслителей. Второй и третий пункты нами учтены, хотя и в несколько другой форме: мы реконструируем прошлое на основании современной теории, которая дает нам теоретические, методологические предпосылки, а следовательно, и основания для уяснения структуры функций изучаемых нами объектов прошлого (систем отдельных мыслителей, систем идей философских школ и т. п.), основания для этой реконструкции. Что касается четвертого пункта, то специфика нашей реконструкции состоит в том, что мы не можем решать поставленную в нем задачу как однозначную и по-разному решаем ее по меньшей мере для каждой из двух форм обобщающего историко-философского исследования, но саму по себе задачу решаем, разумеется, и как задачу периодизации, и как задачу уяснения механизма развития (концепция тройной детерминации). Теперь же мы можем от проблем теоретико-методологических оснований перейти к рассмотрению самой методологии всемирно-исторической формы историко-философского исследования.

§ 2. Этапы организации
исходного материала категорологии в ее систему

Прежде всего уточним, что задача организации исходного материала рассматривается нами в качестве задачи построения исторической категорологии. Эта организация должна состоять в том, чтобы имеющийся исходный материал, т. е. вся совокупность философских идей, выработанных человечеством к моменту осуществления этого построения, был 1) расчленен по разделам внешней (базовой) системы (т. е. базовой системы, предмет которой мы определили в первой главе настоящей работы, сведя его к следующим разделам: онтология, гносеология, философия истории, методология), 2) приведен в соответствие с категориальной формой (ибо в первичном материале он представлен в произвольных по своему характеру рассуждениях), 3) субординирован (уже в категориальной форме) в пределах каждого из четырех разделов базовой системы, 4) субординирован в пределах каждой категории (т. е. способствовал бы уяснению процесса становления, а тем самым и содержания и значения данной категории в базовой системе) и 5) обработан в плане прогностическо-теоретическом (что предусматривает формулировку и решение задачи, имеющей в виду дальнейшую разработку категорий базовой системы). Организация исходного материала, т. е. создание исторической категорологии, осуществляется последовательно, в соответствии с пятью названными этапами.

А. Расчленение по разделам базовой системы. Операция редукции и преобразования исходного материала в категориальную форму

Нет никаких сомнений в том, что два первых этапа должны быть пройдены вне обобщающего историко-философского исследования в его всемирно-исторической форме и составить его предпосылку. В самом деле, реально представим себе первый этап этой работы. Здесь должна быть осуществлена редукция к предмету философии всех идей мыслителей, которых традиция отнесла к числу философов (для простоты допустим, что мы придерживаемся этой традиции, а не проверяем ее), а эти идеи — классифицированы по разделам базовой системы. При этом всему материалу придается категориальная форма.

Единственно осуществимой формой прохождения этих двух этапов построения исследования является монографическая обработка взглядов всех философов, т. е. осуществление исследования систем отдельных мыслителей, о чем у нас шла речь выше. Эта задача, разумеется, не может быть решена каким-нибудь одним историком философии или даже целым коллективом, занимающимся обобщающими исследованиями. Такая обработка может быть осуществлена только в ходе многолетнего (многодесятилетнего!) развития целой науки — истории философии. Только при наличии подобной монографической обработки, об отдельных методах которой мы отчасти уже говорили, можно рассчитывать на решение поставленной задачи. Но для историка философии, обратившегося к материалу с целью обобщающего исследования, эта монографическая обработка является необходимой предпосылкой.

Б. Операция субординации

Однако обладание категориально оформленным и необходимым образом сгруппированным материалом не дает еще нам его организации в собственном, так сказать, топологическом смысле, т. е. логически обоснованного расположения материала на всем пространстве построения. Эти топологические задачи решаются на третьем и четвертом этапах построения, и именно в их рамках разворачивается собственная работа ученого в этой форме историко-философского исследования. На третьем должна быть решена задача расположения друг за другом категорий, история которых будет исследоваться, т. е. задача собственного структурирования построения в пределах каждого из четырех разделов базовой системы философии: расположения друг за другом категорий онтологии, гносеологии, философии истории и методологии. Эта задача и есть разновидность, частный случай той широко распространенной задачи теории развития, речь о которой шла выше: как представить процесс развития, если имеется (известен) его результат — ставшая система, а в нашем случае — современная система категорий каждой из этих составных частей философии?

Теорией решения этих задач и являются для нас рассмотренные выше теоретико-методологические основания. Мы уже видели, как действуют эти принципы применительно к построению теоретической системы философии. Теперь эта же проблема стоит перед нами применительно к истории философии: в какой структуре, в какой субординации нам надлежит излагать историю каждой категории в каждой из областей этой теоретической системы? Нельзя ли посчитать — поскольку здесь идет речь об истории, — что историческое есть хронологическое, т. е. что мы должны расположить категории и учения о каждой из них в пределах их истории в той последовательности, в которой они возникали или разрабатывались?

Отрицательный ответ на этот вопрос мотивирован выше, и мы находим подтверждение этому также в отрицательном ответе Ленина на вопрос, поставленный в связи с чтением Гегеля: «Обязательна ли хронология при рассмотрении персоналий?». Он ставил, как известно, Гераклита, одного из наиболее ранних философов античности, на вершину античного цикла философского развития, после мыслителей, выступивших хронологически значительно позже, — после Демокрита и Платона⁶⁵.

Здесь наиболее наглядно обнаруживается вся недостаточность для истории философии указания на то, что логическое есть лишь очищенное историческое (т. е. хронологическое). Вопреки тому, как это порой представляют себе авторы, пишущие по вопросу о соотношении исторического и логического, прохождение через чистилище логической обработки является обработкой гораздо более сложной и, можно сказать, более принципиальной, чем «исправление зигзагов» и элиминирование случайностей действительной истории. Исследователь должен обладать логическим принципом, с помощью которого он сможет реконструировать хронологию. Он должен будет обосновать, в чем этот принцип превосходит принцип исторической хронологии. В этом смысле и становится ясным, что и эта реконструкция — рациональная, т. е. что она базируется на логическом, рациональном принципе.

Каков же тот логический принцип, с помощью которого мы будем образовывать последовательность, субординацию категорий нашей категорологии, т. е. в какой последовательности следует располагать категории в пределах каждого ее подраздела? Это не хронология, а принцип, сообразный с целью нашего исследования: поскольку цель эта состоит в историческом обосновании базовой системы, постольку топология нашей категорологии и будет определяться субординацией категорий в базовой системе. Таким образом, мы приходим к формулированию первой операции субординации звеньев категорологии соответственно субординации категорий базовой системы.

Разумеется, однако, что историческая последовательность в том смысле, в каком она выступает в категорологии, может и совпадать с хронологической — здесь нет никакого принципиального запрета. Напомним, что и Маркс, имея в виду политическую экономию, не отрицал совпадения (т. е. истолкования исторического как хронологического) хронологии с логической последовательностью, а Ленин не отрицал этого полностью в связи с историей философии, но говорил лишь о необязательности соблюдения хронологии в логике историко-философского исследования. В ленинской группировке мыслителей, на которую мы сослались как на пример необязательности хронологии, эта последовательность в крупном масштабе соблюдается: выделены античный цикл, Возрождение, Новое время. Речь идет лишь о том, что в истории философии, так же как и в политической экономии и философии, принцип логический имеет приоритет во всех тех случаях, когда он вступает в противоречие с хронологическим и когда последний вообще не может действовать, как это имеет место при необходимости последовательно расположить сосуществовавшие феномены.

Но так или иначе, а в формальном отношении мы можем опираться на сформулированное правило — операцию: одно звено следует в категорологии за другим не потому, что именно так, монокатегориально, развивалась философия. Мы понимаем, что реальный ход событий не соответствовал этому выпрямленному его изображению, этому логизированию и что многие категории разрабатывались параллельно, так сказать, «пучком». И поэтому мы отдаем себе отчет в том, что в нашем построении, в нашей категорологии одно звено следует за другим потому, что к такой по-следовательности нас обязывает основанный на цели нашего исследования принцип: дать историческое объяснение и обоснование базовой системы. В этом смысле нам удалось обойти, а не преодолеть трудность, состоящую в том, как именно во всех сложных случаях должен быть решен вопрос о последовательности категорий. Мы просто обращаемся за решением к базовой системе, и трудности эти переносятся в решение проблемы создания базовой системы, субординации ее категорий.

Мы могли бы и не рассуждать обо всем этом, если бы не то существенное обстоятельство, что проблема субординации базовой системы сама упиралась в историю философии, искала в ней оснований для самой себя, и если бы в силу этого нам не могла бы быть предъявлена претензия в допущении некоего порочного круга: история философии (категорология) ищет решения проблемы субординации своих категорий в базовой системе, а эта послед-няя — в истории философии. Разорвать этот порочный круг должна сама базовая система. Это так и было фактически в истории философии. Подавляющее число философских систем — пожалуй, даже все, кроме гегелевской, — создавалось без задуманной и объявленной ориентации на историю философии⁶⁶, иными словами, они были созданы, не получив обоснования субординации своих категорий в истории философии. Напротив, тот тип построения истории философии, о котором у нас идет речь, т. е. категорология базовой системы, не может быть создан без наличия этой последней, без того чтобы историк философии сознательно не основывал структуры категорологии на субординации категорий базовой системы.

Формулирование операции субординации решает еще один важный и дебатируемый в литературе вопрос: как следует строить историко-философское исследование и изложение — по персоналиям, т. е. по философским системам, или по идеям? Несомненно, для построения категорологии избирается второй путь, поскольку учение о каждой отдельной категории — это некоторый комплекс идей, составляющий лишь одну сторону учения какого-либо философа, элемент, который мы изымаем для использования при построении категорологии. В этом смысле можно сказать, что наше внедрение в действительную историю, в ранние философские системы, их анатомирование и препарирование осуществляются гораздо радикальнее и последовательнее, чем гегелевское, о чем у нас еще пойдет речь.

Итак, в результате работы на третьем этапе мы получаем систему категорий нашей категорологии, воспроизводящую, в сущности, субординацию категорий базовой системы, так что работа методолога состояла лишь в доказательстве правомерности такого решения вопроса, но отнюдь не в том, что им была предложена какая-то новая система по сравнению с базовой, а также в избрании того или иного из предложенных вариантов базовой системы, в случае если общепризнанной систематизации не существует (как это имеет место в настоящее время).

Продемонстрируем теперь, как, имея в руках эти предпосылки, действует историк философии, осуществляя операцию субординации звеньев категорологии. Субординация задана нам системой современной науки философии как канва для анализа историко-философского процесса. Как уже было сказано, в настоящее время мы не располагаем общепринятой субординацией, тем более в масштабе всей философии; мы не располагаем цельной и общепризнанной системой философии марксизма. Однако существует несколько различных субординаций, на которые мы можем опереться не потому, что разделяем именно данную, но для того чтобы дать более ощутимое, конкретное представление о том, что же представляет собой эта операция. В качестве примеров возьмем три варианта субординации.

Первый осуществлен в книге «Основы марксистско-ленинской философии» под ред. Ф. В. Константинова (я пользуюсь 1971 года). Книга эта состоит из четырех больших разделов, из которых два — вводный и заключительный — не являются систематическим изложением предмета и не входят в наше рассмотрение, которому будут подвергнуты второй («Диалектический материализм») и третий («Исторический материализм») разделы. В интересах нашего анализа мы согласуем принятую в ней субординацию с тем, что было сказано в первой главе этой работы о предмете и структуре философии, включающей онтологию, гносеологию, философию истории и методологию. Соблюдение предлагаемой нами субординации потребует минимальных перестановок, а именно: все, что касается диалектики и методов познания (три главы из девятнадцати), мы перенесем в конец, а учение о категориях объективного мира поставим на место, предшествующее категориям «сознание» и «познание». В результате мы получим такую последовательность (я перечисляю только названия параграфов, в которых присутствуют категориальные формы, принятые в качестве исходных; названия параграфов сведены к наименованию категорий, в связи с чем некоторые из них исключаются, кроме того, выделена первая категория каждой из четырех частей философии: онтологии, гносеологии, философии истории, методологии):

материя (онтология), движение, пространство и время, единство мира, единичное, особенное, общее, причина и следствие, необходимость и случайность, возможность и действительность, содержание и форма, сущность и явление;

сознание (гносеология), отражение, речь, субъект и объект, практика, знание, знак, значение, язык, объективная истина, критерий истинности, чувственное и рациональное, эмпирическое и теоретическое, абстрактное и конкретное, анализ и синтез, историческое и логическое, логика, научная теория, интуиция, практическая реализация знаний, знание и ценность; общество (философия истории), производительные силы, производственные отношения, общественно-экономическая формация, базис и надстройка, исторический процесс, классы, классовые интересы, классовая борьба, организация классов, род и племя, народность, нация, национальные отношения, политическая организация общества, социальная революция, духовная культура, психология, идеология, общественное сознание, индивидуальное сознание, наука, личность, коллектив, народ, исторический процесс;

методология, закон перехода количественных изменений в качественные; закон единства и борьбы противоположностей; закон отрицания отрицания; методы научного исследования; методы получения эмпирического знания; методы развития знания.

Второй пример не столь универсален и касается он того, что автор сам называет «категориями диалектической логики» и что, по нашей классификации, охватывает две из четырех частей философии: здесь отсутствуют категории философии истории и метода. В. С. Библер в книге «О системе категорий диалектической логики» (Сталинабад, 1958) предлагает расчленить все категории на четыре «круга» по следующей схеме (я также несколько облегчаю наименования). Первый круг: материальный мир, движение, пространство, время, отражение; второй круг: причина и следствие, свойство, признак, качество, количество, условия; третий круг: сущность, существование, явление, случайность, необходимость, содержание, форма; четвертый круг: возможность и действительность, цель, средство, свобода и необходимость. Следует добавить, что автор не претендует на полноту перечня категорий, включенных им в каждый «круг».

Автор третьей субординации Е. С. Кузьмин предлагает, как видно из самого названия его брошюры, субординацию только онтологических категорий. Итог своих размышлений он подводит на последней странице брошюры в виде таблицы, где исходной категорией объявляется «сущее», которое в дальнейшем раздваивается на категории «единица» и «мир», в свою очередь соответственно раздваивающиеся на категории «часть», «целое» и «единое» и «многое», и т. д.⁶⁷.

Имеются, как мы уже знаем, и другие субординации (В. П. Тугаринова, П. В. Копнина и др.).

Мы, однако, во всех рассмотренных случаях не задаемся вопросом об основаниях субординации (чему В. С. Библер и Е. С. Кузьмин придают большое значение и чем они много занимаются в своих работах), о ее полноте и т. п. Нас интересует только сам факт подобной субординации и набор включенных в нее категорий. Ибо для нас это означает, что в исторической категорологии применительно к данной субординации будет рассмотрена история развития каждой из этих категорий в той последовательности, в какой сторонники данной субординации их расположили. Если бы коллектив авторов под руководством Ф. В. Константинова или В. С. Библер и Е. С. Кузьмин, а также историк философии, принявший какую-либо из этих систем — субординаций, захотел написать историю философии, то они вынуждены были бы идти по пути, намеченному данной субординацией.

В. Операция изображения
разработки каждой категории

Но если эта первая операция позволила нам установить последовательность, в какой историк философии расположит категории, историю которых он должен представить, то она не дала нам никакой ориентации относительно последовательности, в какой будут рассмотрены учения об этой категории, т. е. истории разработки каждой из категорий, которые вошли в эту субординацию. Этой наиболее важной и собственно историко-философской проблемой методолог занимается на четвертом этапе построения исторической категорологии с помощью операции, которую можно поименовать операцией изображения разработки каждой категории категорологии. Однако эта операция многосложна, и она сама осуществляется посредством целого ряда операций.

Монографическое изучение истории философии, т. е. анализ систем отдельных мыслителей, о чем шла речь в связи с характеристикой первого этапа организации материала категорологии, представило нам знание того, в каких системах содержатся сведения по каждой из категорий категорологии, а осуществление операции субординации — последовательность, в которой они должны исследоваться историком философии и быть расположены в структуре историко-философского исследования. Теперь мы должны, продвигаясь далее по пути организации или структурирования исходного материала, проследить его жизнь в пределах каждой категории, т. е. выяснить, как человечество шло в уяснении содержания последней.

На этом пути необходимо, как было отмечено, создать и вторую топологию, а именно топологию философских учений относительно каждой категории базовой системы, внутри истории каждой из них. Здесь перед нами встают многочисленные проблемы.

Во-первых, проблема периодизации. Одна и та же категория разрабатывается в течение многих веков, и мы должны решить вопрос о том, нужно ли произвести некоторую периодизацию истории разработки категорий и, следовательно, структурирования исходного материала в этом отношении. Это рассмотрение есть применение исторического метода в той его части, которая выясняет этапы истории развивающегося объекта (см. выше, четвертый пункт схемы Н. П. Французовой; ср. также схему Б. А. Грушина).

Во-вторых, проблема последовательности анализа и расположения учений о категории. Если мы и введем некоторую периодизацию, то останется открытым вопрос о том, в какой по-следовательности будут располагаться учения о данной категории в пределах каждого из периодов.

В-третьих, проблема характера развития представлений об одной и той же категории в масштабе всех намеченных периодизаций эпох: чисто поступательное (гиперболическое) или циклическое (синусоидальное).

В-четвертых, проблема межрегионального синтеза историй учений о данной категории, поскольку фактически эта история складывалась из разобщенных до поры до времени по отдельным регионам процессов.

Решение каждой из этих проблем осуществляется с помощью специальной операции и каждой из них дается соответствующее обоснование, а все они в совокупности раскрывают содержание операции изображения.

Априори можно если и не утверждать, то предположить, что развитие представлений человечества о каждой из категорий осуществляется в разные исторические эпохи как некий процесс, подчас многовековой, и что, следовательно, необходимо осуществить операцию историко-систематической периодизации этого процесса. Здесь мы подошли к одной из существенных методологических проблем истории философии как науки — проблеме периодизации.

В общем теоретическом виде эту проблему решает теория развития: периодизация есть установление этапов процесса развития или, что то же самое, качественно различающихся состояний развивающегося объекта, независимо от того, какую направленность — прогрессивную или регрессивную — это развитие имеет⁶⁸. Простое и ясное теоретически, это решение отнюдь не столь же просто в применении, главным образом потому, что очень нелегко выделить эти качественно различающиеся состояния, найти грани между ними. Однако регулятивная значимость этого решения как принципа периодизации чрезвычайно велика и должна соблюдаться во всех конкретных решениях проблемы периодизации. То, что получалось в нашей общей литературе по проблеме периодизации в силу того, что проблема не была отрефлектирована теоретически и не расчленена на составляющие ее стороны, мы увидим в специальном историографическом экскурсе (см. ниже), в котором коснемся также некоторых теоретических проблем этой темы.

Что же касается интересующей нас сейчас специальной, более узкой проблемы историко-систематической периодизации, то она должна помочь установить этапы процесса постижения человечеством категорий философии. Отсюда следует, что эта периодизация не тождественна той, которая осуществляется историко-философским исследованием в плане национальном, тяготеющем более к собственно-исторической периодизации, т. е. к периодизации гражданской истории, поскольку рассматривает роль философии в исторической жизни, в гражданской истории того или иного народа (хотя и не сводится к ней, потому что речь идет все-таки об истории национальной философии).

Проблему периодизации национальной философии мы рассмотрим в разделе нашей работы, посвященном национальной форме обобщающего историко-философского исследования. Что же касается периодизации историко-систематической, то ее задача иная: она должна показать, на какие качественно различающиеся этапы распадается история разработки данной категории или даже история разработки категорий вообще, если будет показано, что эти этапы инвариантны относительно содержания категорологической работы человечества, т. е. что периоды работы над различными категориями одни и те же (совпадают).

Именно к последнему мнению склоняются, кажется, те исследователи, которые, как было сказано ранее, придерживаются концепции «логического строя мышления» и, в частности, автор наиболее разработанной гипотезы — В. С. Библер, который к тому же полагает, что «строй мышления» соответствует общественно-экономической формации, и поэтому изменяется с ее сменой. В крупных масштабах историко-систематическая периодизация истории разработки категорий должна быть осуществлена на основе объективного процесса — по периодам смены этих «строев», или «структур», а в более подробном варианте — в результате обращения к отдельным периодам их развития. От теории «логического строя мышления» мы ждем решения проблемы и детального обоснования операции историко-систематической периодизации. Она даст нам также понимание единства двух периодизаций, ибо, как мы увидим, и периодизация национальной философии в крупных масштабах осуществляется по этим же крупным периодам гражданской истории. Кроме того, если такие «логические строи» мышления существуют, то они непререкаемо и даже без осознания мыслителями подчиняют себе всех национальных философов, даже тех, которые не попадают в сферу внимания исследователя всемирно-исторического развития философии. Идея «строя мышления» дает существенные аргументы для понимания и истолкования идеи единства философского развития отдельных народов.

Но как решается вторая проблема, состоящая в вопросе о том, какова топология учений о данной категории в пределах каждого из тех периодов, которые будут намечены историко-систематической периодизацией? Именно эту задачу я имел в виду, когда говорил, что методология историко-философского исследования в этой форме опирается на марксов метод восхождения от абстрактного к конкретному: история каждой категории, входящей в базовую систему, предстает перед нами, во-первых, как история восхождения от абстрактного к конкретному в том смысле, что она есть история все более и более конкретного осознания этой категории, так что исходный пункт этой истории есть наиболее абстрактное, а конечный — наиболее конкретное за всю историю философии понимание (которое, разумеется, не есть конечное, так сказать, окончательное, а представляет собой лишь наиболее конкретное для данного времени и подлежит дальнейшей конкретизации).

Однако такое решение проблемы само оказывается абстрактным в том смысле, что оно отвлекается от важнейшей закономерности развития философского знания — его дивергентного характера. В самом деле, ведь конкретизация знания о той или иной категории — особенно отчетливо видно это на категориях онтологии — может из известной точки разойтись по двум дивергентным линиям — материалистической и идеалистической, так что принцип восхождения, конкретизации окажется неспособным в своей исключительности учесть действительный реальный ход развития знания о той или иной категории. Забегая вперед и предвосхищая демонстрацию описываемой операции, отметим в качестве примера, что при изучении кумулятивности развития, например, категории «бытия», мы от того состояния ее разработки, которое характерно для досократовской философии (главным образом и специально ею занимались элеаты) и в котором еще недостаточно расчленены материализм и идеализм (так, у элеатов с трудом расчленяются эти тенденции), не можем идти однозначно и прямолинейно по линии конкретизации. Ибо если досократовскую философию взять за некоторую отправную точку, то от нее путь развития раздваивается и идет расходящимися лучами: взгляды материалиста Демокрита и представителей его «линии» и взгляды Сократа, Платона и представителей их линии. Кто был более конкретен — Демокрит или Платон (от незначительного различия времени их деятельности — Платон был младшим современником Демокрита, родившись на 32 года позже, — мы можем отвлечься). Если даже удалось бы ответить, как говорят математики, по модулю (т. е. по абсолютной величине, безотносительно к ее знаку — плюсу или минусу), кто из них более конкретен, то рассмотрение и решение вопроса о топологии этих учений в нашей исторической категорологии и тем более анализ этих учений по существу, по содержанию не могли бы быть осуществлены без учета дивергентного характера каждого из этих учений. Таким образом, наряду с генеральным принципом восхождения от абстрактного к конкретному при решении этой проблемы должен быть учтен и принцип дивергентного развития философии.

Мы приходим здесь к формулированию соответствующей операции, которая есть определенная (т. е. для нужд нашего построения) трансформация принципов восхождения от абстрактного к конкретному и дивергентного развития философии: операция расположения учений о категории в пределах одного историко-систематического периода. Нельзя не заметить, что как бы автоматически эта операция вбирает в себя и принцип кумулятивности, поскольку восхождение от абстрактного к конкретному пониманию категории и есть кумулятивное развитие философского знания на этом его участке.

После всех этих разъяснений и дефиниций хотелось бы продемонстрировать работу историка философии с помощью этой операции на примере одной из категорий, а именно категории «бытие». При этом я отнюдь не собираюсь проводить самостоятельное исследование истории возникновения и дальнейшей разработки этой важнейшей категории. Ее история, восходящая к ранним древнегреческим философским учениям, до сих пор еще не завершилась. Я опираюсь в этой демонстрации на специальную работу — кандидатскую диссертацию А. Л. Доброхотова «Учение Парменида о бытии» (автореферат: М., 1978) и не буду вдаваться в обсуждение вопроса о том, верно ли, с моей точки зрения, интерпретирует диссертант учение великого грека и тем более — тех многочисленных философов, которые после Парменида эту категорию разрабатывали (судьбе этих разработок посвящена специальная, третья часть диссертации). Не буду я это делать потому, что сейчас нас не интересует это содержание. Нам надо лишь продемонстрировать, как будет строиться работа историка философии, осуществляемая с помощью операции расположения в случае допущения того, что истинность содержания уже обоснована и принята.

Категория бытия, хотя она и была впервые определенным образом выделена элеатами, в особенности Парменидом, в известной мере подводила итог, давала категориальное оформление работе более ранних древнегреческих философов. Но так или иначе, Парменид, подведя эти итоги, открыл и обосновал определенную философскую концепцию, сконцентрированную в категории «бытия». В дальнейшем, как пишет Доброхотов, «выдвинутое Парменидом понятие “бытия” становится одним из центральных понятий западноевропейской философии и проходит через всю ее историю — вплоть до сегодняшнего дня». В этой истории можно выделить ряд имен или этапов разработки: тут и Платон, и Горгий, и Августин, и Ансельм, и Хайдеггер, и другие мыслители.

Изменение в парменидовское понимание бытия внесли два ближайших к нему по времени мыслителя — Платон и Горгий, конкретизировав истолкование категории по сравнению с тем, как это сделал Парменид.

Но нам важно подчеркнуть, что, согласно исследованию А. Доброхотова, «софисты (а именно Горгий) также (как и Платон. — З. К.) использовали логику Парменида, но пришли к противоположным выводам… В борьбе Платона и софистов диалектика категории “бытия” только лишь начала свою длительную историю, но зерно, из которого выросли позднейшие построения западной онтологии, в этой борьбе уже было сформировано». «Учение Парменида стоит у истоков самых разных тенденций античной философии, в том числе и линий Платона и Демокрита. Но и та, и другая сохранила унаследованную от Парменида идею… реализуя ее, конечно, диаметрально противоположными способами» (курсив везде мой. — З. К.). «Горгианская тенденция в истолковании открытия Парменида была по-своему последовательна и опиралась на действительные возможности, заложенные в элейской философии». Эта тенденция «требовала дальнейшего интенсивного и экс-тенсивного развития». Из приведенных рассуждений видно, что последующие (после Парменида) разработки категории были направлены на дальнейшую конкретизацию, и они не только «сохраняли» идеи Парменида, но и дивергентно расходились («пришли к противоположным выводам», работали «диаметрально противоположными способами»).

Мы оставляем сейчас в стороне вопрос, который в общей форме поставлен и решен А. Доброхотовым, а именно вопрос о том, произошли ли утраты от этой конкретизации, от этого экстенсивного и интенсивного развития, от «тех изменений, которые претерпело понимание “бытия” в ходе ее развития». Для нас сейчас достаточно общей констатации кумулятивности этого развития, утвержденной исследованием А. Доброхотова, хотя он и признает, что «изучение философии Парменида позволяет увидеть ограниченность того варианта идеи тождественности мышления и бытия (идеи, производной от трактовки категории бытия. — З. К.), который получил классическое оформление в философии Нового времени», хотя «западноевропейская метафизика потеряла» некоторые связи, найденные Парменидом, и частично оставила нереализованным и «забытым» содержание философии Парменида. Достаточно потому, что даже если А. Доброхотов и верно представил эти утраты, то они были утратами для отдельных философов, может быть, для целых эпох или школ (например, для западноевропейской метафизики Нового времени), но не для человечества в целом, которое в ходе развития философии эти утраты компенсирует и вновь вводит утраченные достижения в истолкование категорий, т. е. в категорологию. Итак, в нашей категорологии категория бытия примет такой вид: содержание, введенное Парменидом, конкретизованное, а затем интенсивно и экстенсивно развитое в одном направлении софистами (Горгием и др.) и Демо-критом, а в другом — Платоном⁶⁹. И так далее, соответственно тому, как мы расположим материал по принципу кумулятивного, хотя и дивергентно развивавшегося хода историко-философского процесса. Так должны быть обработаны все категории категорологии, набор которых, как мы помним, определен совокупностью категорий базовой системы.

Решение следующей проблемы и вместе с тем формулирование следующих операций на данном уровне нашего изложения, да и, пожалуй, на данной стадии развития науки истории философии в целом, может быть чисто умозрительным. Это особенно приходится подчеркивать в данном случае (я говорю «особенно в данном случае», потому что и в других дело обстояло таким же образом, но это было не столь очевидно), потому что по своему существу это решение может быть выводом убедительным только благодаря эмпирической проверке, невозможной, пока не будут решены проблемы историко-систематической периодизации и пока не будет монографически проработана история каждой из категорий. Мы не можем для этих операций осуществить примерные демонстрации из-за отсутствия этих исходных решений.

Уточняя третью проблему, встающую при создании топологии учений об одной из категорий, ее можно связать уже специально с проблемой кумулятивности историко-философского процесса. Как уже отмечалось, в целом этот процесс носит кумулятивный характер — такова одна из его закономерностей. Но это, разумеется, означает, что и в самом существенном своем элементе — в процессе развития отдельной категории — этот процесс также кумулятивен.

Однако из факта существования различных логических строев мышления следует предположить, что, с одной стороны, разработка категории в пределах истории одного такого строя — во всяком случае в некоторой абстракции — может считаться, так сказать, вытянутой, прямолинейной, в силу того, что мы говорили ранее, обосновывая само наличие этой закономерности.

Но, с другой стороны, следует предположить, что, хотя все эти соображения, по существу, применимы и к интерпериодическому развитию, по форме последнее носит характер цикла. Это предположение основывается на том, что раз изменился строй мышления, то «вечные проблемы», которые человечество всегда обсуждает категориально, не могут не быть рассмотрены заново и на основании новых парадигм этого нового строя. То же предположение возникает и на основании предпосылки диалектического характера, заключающейся в том, что всякое развитие триадично и, следовательно, как бы повторяет то, что было уже пройдено. Подобное применение диалектики к ходу исторического развития философии и было продемонстрировано Лениным, который, продумывая гегелевскую концепцию, говорил о «кругах» в развитии философии⁷⁰.

Таким образом, формируется операция уяснения кумулятивно-циклического развития категорий в масштабе всех периодов. Она основывается на том, что установлено предыдущей операцией относительно собственно кумулятивного развития категории в масштабе одного историко-систематического периода. Следует предположить также необходимость некоего резюмирующего, обобщенного изложения итога развития каждой категории в этих пределах.

Но, как уже было отмечено, последняя операция в обеих своих составных частях так же, как и операция историко-систематической периодизации, возможна лишь в масштабе развития философии в одном регионе. Отсюда следует необходимость операции межрегионального синтеза разработки категории, резюмирующего (обобщающего) ее развитие. Самая возможность межрегионального синтеза опирается на закономерность единства философского развития и определяемый ею методологический универсализм (см. выше). Мы потому можем ставить и решать проблему межрегионального синтеза разработки категорий, что пришли к выводу о сущностном единообразии (разумеется, не по форме, которая существенно различна) философского развития человечества во всех регионах, включающего работу в форме разработки категорий, а также и о возможности исследовать это развитие с помощью универсальных методов.

Здесь уместно будет сослаться на работу В. С. Спирина, о которой уже шла речь в разделе о единстве философского развития человечества и которая имеет полемическую направленность. Автор стремится опровергнуть «предрассудки об особом характере теоретического мышления в древнем Китае», «теорию об особом восточном складе мышления, для которого якобы характерны мистицизм и неприятие научного мировоззрения». На основе весьма сложного формального анализа текстов и разрабатывая специальную методологию «параллелизмов», автор приходит к выводу о том, что «структурный анализ в корне подрывает бытующее еще представление о бессистемности древнекитайской идеологии и о ее методологической слабости». Автор утверждает, что «классическая китайская философия предстает… как наука» и говорит о наличии в древнекитайских текстах «строго систематизированного» материала. Но особенно для нас важно утверждение автора о том, что этот материал строго систематизирован «по определенным категориям».

Эти выводы открывают возможность включения китайского региона в нашу работу по созданию исторической категорологии, возможность учета результатов работы китайских мыслителей в разработке отдельных категорий. Такова, например, категория «дао», которую можно рассматривать как аналог категории «логос» в древнегреческой философии, т. е. в западноевропейском регионе, и др. Мы, правда, должны отдавать себе отчет в том, что опыт этот реально, исторически не был воспринят западноевропейской философией, которая в лице Гегеля вообще отвергла его как нефилософский, и можно сказать, что он так и не был принят во внимание базовой системой. Но для современной разработки категории он еще может быть учтен, если это окажется целесообразным, т. е. если он поможет конкретизировать, углубить понимание соответствующей категории, наметить новые ее грани.

Осуществление операции изображения разработки каждого звена категорологии (каждой категории) по всем намеченным здесь этапам дает нам историю отдельной категории. Эту работу предстоит проделать относительно каждой категории, включенной в категорологию.

Г. Операция обобщения истории категорий
и операция составления прогноза

Но это означает, что для достижения конечной цели построения категорологии, мы должны провести резюмирующую работу, которая подвергнет обобщению анализы истории всех категорий, в результате чего мы и получим историческую категорологию — цель нашего построения, цель историко-философского исследования во всемирно-исторической его форме как обоснование базовой системы. Оно было бы «историей мысли с точки зрения развития и применения общих понятий и категорий логики», «диалектической обработкой истории мысли…»⁷¹ на этом участке этой истории. Может быть, следует считать это итоговое обобщение также некоторой операцией обобщения истории категорий.

Но итоговое обобщение не есть еще окончание всей работы истории философии в области категорологии. Ибо предложенные операции еще не коснулись важнейшей функции истории философии — прогностическо-теоретической. Историко-философское исследование в его всемирно-исторической форме имеет целью не только осознать (или обосновать) исторические категории базовой системы, но также наметить путь дальнейшего развития философии, т. е. перспективу дальнейшей разработки категорий, а также осуществить этот прогноз. Эта цель достигается с помощью операции составления прогноза относительно категорий базовой системы. Достижение ее, правда, возлагает на историка философии обязанности философского теоретика, и для того, чтобы осуществить эту прогностическо-теоретическую функцию, он должен находится на высоте современной ему философской теории.

Не всякий историк философии окажется к этому способным, и поэтому не каждый в полной мере сможет достичь той цели, которая стоит перед данной формой историко-философского исследования. Но если, как и в других науках, да и в философии тоже, при решении крупных теоретических задач индивидуальный разум все больше заменяется разумом коллективным, если на место одного исследователя все более и более выдвигается исследовательский коллектив, то можно надеяться на то, что в случае, когда отдельный ученый не сможет решить эти прогностическо-теоретические задачи (что, вообще говоря, совсем не исключено и вполне может иметь место, хотя бы и в частных проявлениях, а не глобальном масштабе⁷²), то коллективные усилия группы историков философии обеспечат достижение этой важнейшей и уже действительно конечной цели историко-философского исследования в его всемирно-исторической форме. В этом смысле можно сказать, что эта трудность есть скорее трудность организационная, нежели принципиальная.

Непринципиальным является также и вопрос о последовательности двух последних операций: может быть, целесообразно эту прогностическо-теоретическую операцию осуществлять по каждой категории в отдельности, т. е. считать завершающей операцией по обработке каждой из категорий, и лишь затем осуществлять некоторое обобщение относительно истории категорий в целом. Но так или иначе перед нами схема из четырех (разделяющихся на восемь) операций, осуществленных в рамках пяти этапов организации исходного материала на основе базовой системы и в соответствии с целью всемирно-исторической формы историко-философского исследования.

§ 3. Заключительные замечания

В заключение этой главы хотелось бы сделать несколько замечаний.

1. Необходимо выяснить отношение предложенной концепции всемирно-исторической формы историко-философского исследования к гегелевской. Необходимость эта возникает в том числе из того, что впервые сама данная форма была предложена Гегелем, а также потому, что в целом ряде пунктов нашего построения мы близко подходили к гегелевской концепции, использовали или преодолевали ее, умышленно, но с большим трудом удерживаясь от того, чтобы сразу же не определять своего отношения к соответствующим ее положением.

Итак, мы прежде всего должны констатировать, что от Гегеля ведет свою родословную сама идея этой формы историко-философского исследования, о которой так высоко отозвались и Маркс, и Энгельс. От Гегеля ведут свою родословную и три теоретико-методологических принципа, которые были положены в основу выработки операций: восхождение от абстрактного к конкретному, параллелизм исторического и логического и историзм, хотя они и были принципиально — в материалистическом плане — переработаны Марксом, который специально подчеркнул противоположность своего и гегелевского метода именно в связи с трактовкой подобного восхождения. И именно на этих различиях сейчас и хотелось бы сосредоточиться.

Согласно гегелевской концепции, история философии есть исторический аспект науки логики: то, что в логике рассматривается как последовательность ее категорий (субординация категорий логики), в истории философии выступает как чередование философских систем. «Я утверждаю, — писал он, — что последовательность систем философии в истории та же самая, что и последовательность в выведении логических определений идеи»⁷³. Этот параллелизм основывается на общефилософской концепции Гегеля, на том, что для него и исторический, и теоретический аспекты суть лишь два аспекта рассмотрения одного и того же процесса — процесса развития (самопознания) абсолютной идеи. Поэтому, согласно Гегелю, в историю философии следует включать лишь то, что является моментом развития идеи, новым ее определением, и притом каждый раз более высоким, более содержательным, развитым.

Идея такого построения, несмотря на свою идеалистичность, была глубока и плодотворна в том смысле, что она определила цель историко-философского исследования, лежащую вне самой истории философии. Гегель выдвинул и попытался реализовать в конкретном построении истории философии ту мысль, что целью истории философии как науки является выяснение ее отношения к самой философии, т. е. идею рассмотрения истории философии в отношении к теории философии⁷⁴. Эта форма и есть та форма обобщающего историко-философского исследования, которая названа у нас всемирно-исторической.

Выдвинув и обосновав идею такого построения Гегель, нанес удар по эмпиризму, так как всякое философское учение, возникшее в истории он не просто описывал, рассматривал не только само по себе, по содержанию, но и осознавал как ступень (момент) становления той философской теории, которую уже разработало человечество в виде его концепции, т. е. на самой последней стадии своего философского развития. Гегель искал и находил в каждом из предшествовавших ему философских построений исторический смысл. Благодаря такому взгляду история философии оказывалась средством обоснования современной философской теории. История философии призвана была показать, как происходило становление каждой категории теории философии, помочь уяснить, каким содержанием она обладает, находясь в составе современной теоретической системы. И хотя Гегель не справился с решением этой задачи, но сам этот взгляд на историю философии остается нетленным завоеванием науки. Правда, несмотря на эти достижения Гегеля, эмпиризм в истории философии (с которым полемизировал и который изобличал еще Кант, о чем уже шла речь выше, когда мы ссылались на его фрагмент «О философствующей истории философии»), отнюдь не исчез, но после появления концепции Гегеля эмпиризм, чем бы он ни прикрывался, неизбежно выступал как ретроградное явление.

Историко-философскую концепцию Гегеля, высоко оцененную Марксом и Энгельсом⁷⁵, марксистской теории философии еще предстоит освоить, переработать и практически применить. Но в том ее виде, в каком она была выдвинута Гегелем, она страдала существенными пороками и недоработками.

Во-первых, она не была (не могла быть) реализована в историческом материале. Гегелю не удалось показать, что в истории философии существует столь же однозначная последовательность философских систем, какую он разработал для категорий в своей «Науке логики». История философии фактически свидетельствует не о том, что каждый последующий философ создавал один-единственный принцип философии, входящий в логику в качестве очередной категории (многокатегориальность философской системы), а скорее о том, что в философских системах, развивавшихся не только последовательно, но и параллельно, разрабатывались группы категорий и что в системе одного философа также формировался комплекс принципов, рассматриваемых в логике как категория (поликатегориальность системы). Кроме того, несомненно, что человечество никогда не удовлетворялось раз данным анализом какой-либо категории. Оно вновь и вновь обращалось к решению уже решенных проблем, анализировало вновь и вновь одни и те же категории. Таким образом, Гегель вводил в свою общую концепцию неоправданный исторический формализм, который он, в сущности, даже и не пытался оправдать на конкретном материале истории философии⁷⁶.

Недостатком гегелевской концепции истории философии был и ее мономорфизм: игнорирование другой формы обобщающего историко-философского исследования — истории философии отдельного народа. Гегель не придал значения тому факту, что историко-философское исследование может иметь целью не только выяснение роли истории философии в обосновании современной философской теории, но и изучение воздействия философии на развитие отдельного народа, его социально-политическую и культурную жизнь. И если такое значение имеет и такое воздействие оказывает любая наука, особенно общественная, но тем более это справедливо в отношении философии, занимающей особое место в системе наук как их метод и как фактор, играющий важнейшую роль в формировании мировоззрения. Я не хочу этим сказать, что Гегель отрицал связь философии с судьбой тех народов, историческая жизнь которых явилась почвой их развития. Отнюдь нет! Гегель неоднократно подчеркивал такую связь. Тем не менее сама идея построения историко-философского исследования и изложения в плане изучения роли философии в историческом развитии отдельного народа чужда гегелевской концепции. И это принципиальное следствие конструкции Гегеля: история философии какого-нибудь народа интересует Гегеля не с точки зрения ее отношения к жизни данного народа и не на всем ее протяжении. Она рассматривается с точки зрения ее отношения к процессу самопознания абсолютной идеи, т. е. лишь как лоно, в котором вызревает и из которого исходит какая-либо всемирно-историческая идея — категория, и потому — лишь на протяжении того времени, пока абсолютная идея пребывает именно в этом лоне. Вот почему вне поля внимания Гегеля оказались большие периоды истории европейских народов и, в сущности, история философского развития большинства народов, в том числе и европейских. Концепция Гегеля принципиально мономорфна, несовместима с идеей полиморфизма историко-философских исследований, она не знает национальной их формы как специальной и самостоятельной.

Гегель не продумал с необходимой последовательностью методологических следствий, вытекающих из самого его замысла — изложить историю философии с целью раскрытия процесса исторического становления и, следовательно, содержания базовой системы, раскрытия, которое в то же время было бы и историческим обоснованием последней. В результате этой непродуманности и приверженности Гегеля к традиционной архитектонике изложения истории философии — по отдельным философским системам, с одной стороны, история категорий оставалась невыясненной как таковая, а с другой — роль отдельного мыслителя в истории разработки определенной группы категорий выявлялась усеченно.

Разумеется, если мы порыщем по страницам любого из трех томов гегелевского «Курса истории философии», то мы найдем немало сведений о том, как одну и ту же категорию разрабатывали различные мыслители. Но все-таки связного систематического изображения хода разработки какой-либо категории мы в его сочинениях не находим; такую задачу он перед собой не ставил, и, более того, фактически это изложение сведено у него к выяснению какой-то одной концепции, одной системы философии, которая, по схеме Гегеля, призвана эту категорию внести в философию. Логический формализм приводил Гегеля к существенному обеднению картины исторического развития категорий: категория «непосредственного бытия», в сущности, сведена к ее представлению элеатами, «становления» — Гераклитом и т. д.

С другой стороны, хотя мы подобной же кропотливой работой можем установить, в разработке каких категорий участвовал данный мыслитель, этот формализм приводит к тому, что у Гегеля, излагающего ход философского развития по системам отдельных философов (этого требовал тезис о том, что именно отдельный философ улавливает определенный момент саморазвития абсолютной идеи — категорию, принцип), мыслитель становится объектом внимания лишь один раз, лишь в связи с определенной категорией: элеаты — в связи с категорией бытия, Гераклит — в связи с категорией становления и т. д. И хотя, разумеется, имена этих философов затем неоднократно будут встречаться в «Курсе», принципиально им отведено лишь определенное место, несмотря на то, что какой-либо философ мог играть видную и даже решающую роль в разработке двух и более категорий, так что его система, его идеи вновь и вновь должны были бы специальным образом привлекаться к анализу все новых и новых категорий. В результате выходило, что Гегель, не дававший концентрированного изложения хода разработки какой-либо категории разными мыслителями, так и не показал нам роли конкретного мыслителя в разработке различных категорий.

Гегель не мог не чувствовать и не стремиться восполнить по-следний недостаток. Фактически он, разумеется, не сводил изложения философии элеатов к анализу их роли в разработке категории бытия, а Гераклита — категории становления. Он комплексно анализировал эти системы, выяснял разные их стороны, их идеи. Но, с точки зрения его генеральной концепции истории философии, изложение оказывалось чрезвычайно невнятным. В сущности, в конечном итоге мысль Гегеля о том, что «последовательность систем философии в истории философии та же самая, что и по-следовательность в выведении логической идеи», как и его намерение изложить историю философских учений в той последовательности, в какой категории следуют друг за другом в его системе, остались нереализованными, ибо, излагая какую-либо систему, он фактически и вопреки своей концепции характеризовал не отдельный момент «логической идеи», а некий комплекс таких моментов. Не спасало дела и то обстоятельство, что в «Большой логике» он снабжал рассмотрение отдельных категорий историческими комментариями. Это не приводило к глобальному и систематическому исследованию истории категорий. Такое несовершенство гегелевского построения можно охарактеризовать как противоречие между монокатегориальным замыслом и поликатегориальным его осуществлением.

Не был реализован еще один замысел Гегеля, выражавшийся в идее кругообразного развития философии, существования неких «повторов» уже пройденных моментов. Для систематического выявления этой диалектики отрицания отрицания и триадичности было необходимо концентрированное исследование одной, отдельной категории, а не изложение истории в соответствии с системами, с большими и часто противоречивыми комплексами категорий, обязанными к тому же своим образованием индивидуальности философа.

Итак, структура гегелевского построения не соответствовала его же концепции. Ни истории категорий, ни реализации монокатегориальности, ни выявления роли мыслителей в разработке каждой категории мы в «Курсе» Гегеля не находим, и формальной причиной этого является недостаточная продуманность этой концепции именно в методологическом отношении — в плане формального способа изложения, построения его, операций исследования: систему отдельного философа при таком (гегелевском) замысле нельзя излагать как таковую, как нечто цельное, а необходимо расщепить на содержащиеся в ней анализы отдельных категорий и найти способ организации такого расщепленного материала. Как видит читатель, критика формализма Гегеля и недостатков его методологии даже в специальном смысле (мы нигде не говорили о его идеализме, так сказать, вынося за скобки ту критику, которой заслуживала эта сторона его концепции при ее систематическом рассмотрении) показывает ее незавершенность, ее несовершенство.

2. Второе замечание состоит в том, что если бы историк философии, принимая идею построения историко-философского исследования с целью исторического обоснования базовой системы, придерживался бы при этом другой базовой системы, нежели мы, то и структура его историко-философского исследования отличалась бы от нашей в силу существования различий (субординация, номенклатура категорий) между этими системами.

3. Обращает на себя внимание то обстоятельство, что при обосновании операций, посредством которых строится эта форма историко-философского исследования, мы активно использовали лишь две из четырех выявленных выше закономерности историко-философского процесса — закономерности кумулятивности и единства, но почти не вспоминали закономерности детерминации и традиции. Что касается последней, то она не упоминалась лишь потому, что мы употребляли в надлежащих местах термин «кумулятивное развитие категорий». Однако совершенно очевидно, что операция собственно кумулятивного развития категорий в масштабе одного исторического периода и в пределах одного региона целиком основывается на закономерности традиционности философского развития, поскольку предполагается, как было отмечено при анализе этой закономерности, что последующий мыслитель находится в традиционной связи с предшествующим.

Сложнее обстоит дело с закономерностью детерминации. Мы действительно упомянули о ней лишь два раза, вскользь, в связи с применением общей операции — редукции к предмету — и рассмотрением двух кумулятивных операций. Закономерность детерминации нисколько, разумеется, не игнорируется и в этой форме исследования, но она, во-первых, играет ослабленную роль (поскольку форма эта носит логизирующий характер, отвлекается от целого ряда обстоятельств исторической конкретности разработки категорий и рассматривает их развитие в существенно абстрагированном виде) и включается в опосредованной форме через методологию исследования отдельной философской системы (о которой речь шла в разделе об общих методах), составляющей фундамент работы по созданию категорологии.

Таким образом мы можем констатировать, что эту первую проверку на всеобщность все четыре закономерности прошли: в той или иной форме и с той или иной степенью последовательности внедряются они в построение этой формы историко-философского исследования, служат основой для выявления применяемых ею операций.

4. И, наконец, последнее замечание, подобное тому, которое я сделал при выяснении общих методов: я далек от мысли, что предложил исчерпывающий перечень операций. Я пытался лишь наметить схему исследования и те операции, которые представляются непосредственно необходимыми для его осуществления. Но сами эти операции показывают, как надо решать ту или иную задачу исследования лишь в самом общем виде. Ведь можно считать чисто формальной и чрезвычайно трудной для реализации, например, рекомендацию так монографически исследовать историю философии, чтобы расклассифицировать все (!) философские системы, созданные за всю историю философии во всех ее регионах по разделам предмета философии и затем придать им категориальную форму. По-видимому, на сегодняшний день такая задача вообще неразрешима и, во всяком случае, даже самое приблизительное ее решение требует разработки целого ряда конкретных оперативных рекомендаций. То же самое можно сказать и о каждой другой  из рекомендованных операций.

Все эти несовершенства являются следствием того, что речь здесь шла о таком типе историко-философского исследования, которое еще никем не было осуществлено, хотя его весьма искаженный прототип и был выработан теоретически и выполнен практически Гегелем. Речь идет поэтому в значительной мере о программе методологических работ на будущее, а не о реальных, практически употребимых в непосредственном процессе исследования рекомендациях. По-видимому, такие рекомендации могут быть выработаны лишь в процессе конкретных историко-философских исследований (сперва лишь частных, экспериментальных), взаимодействующих с более детальными методологическими разработками по предложенной выше программе.

Примечания

 ¹  Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 12. С. 727.

 ² Разработка этих проблем началась, по-видимому, в области политической экономии. Об абстрактном и конкретном, историческом и логическом много спорили уже в 20-х годах в связи с обсуждением метода той науки, в пределах которой их рассматривали Маркс и Энгельс. Пристальное внимания эти проблемы привлекли к себе в связи с критикой взглядов Рубина. См. по этим вопросам: Оранский С. К. К вопросу о методе политической экономии К. Маркса // Маркс К. К критике политической экономии. М., 1923. С. 198—201; Розенберг Д. Комментарий к первому тому «Капитала» // Маркс К. Капитал. М., 1931. С. 43—46 и др. С начала 30-х годов эта проблематика входит и в философскую литературу: Тымянский Г. С. Введение в теорию диалектического материализма. Л., 1931. С. 324, 326; Диалектический и исторический материализм. М., 1933. С. 212—213; Розенталь М. М. Вопросы диалектики в «Капитале» Маркса. М., 1955; Он же. Принципы диалектической логики (гл. IX). М., 1960; Он же. Диалектика «Капитала» Маркса. М., 1967; Ильенков Э. В. Диалектика абстрактного и конкретного в «Капитале» Маркса. М., 1960; Он же. Понимание абстрактного и конкретного в диалектике и формальной логике // Диалектика и логика. Формы мышления. М., 1962; Копнин П. В. Абстрактное и конкретное // Категории материалистической диалектики. М., 1956; Спиркин А. Г. Восхождение от абстрактного к конкретному // Философская энциклопедия. М., 1960. Т. 1; Он же. Конкретное // БСЭ. М., 1973. Т. 13; Гулыга А. В., Ильенков Э. В. Конкретное // Философская энциклопедия. М., 1964. Т. 3; Грушин Б. А. Очерки логики исторического исследования. М., 1972; Науменко Л. К. Монизм как принцип диалектической логики. Алма-Ата, 1968; Алексеев Н. Г. Восхождение от абстрактного к конкретному // БСЭ. М., 1971. Т. 5.

 ³ Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 13. С. 497.

 ⁴ Розенталь М. М. Историческое и логическое // Категории материалистической диалектики. М., 1956. Курсив мой. — З. К.

 ⁵ См.: Розенталь М. М. Принципы диалектической логики. М., 1960. С. 181 и сл., 199. Курсив мой. — З. К.

 ⁶ См.: Ильенков Э. В. Логическое и историческое // Вопросы диалектического материализма. М., 1960. С. 343.

 ⁷ Логическое и историческое // Философская энциклопедия. М., 1964. Т. 3. С. 245.

 ⁸ Там же. С. 246.

 ⁹ См.: Кажановский В. П. Историзм как принцип диалектической логики. Ростов н/Д, 1978. С. 119—123.

 ¹⁰ Гриценко И. И. Историческое и логическое в марксистской философии. Ростов н/Д, 1969. С. 100. Ср. работы того же автора: Диалектический материализм о совпадении логики и истории познания. М., 1960; Историческое и логическое — категории материалистической диалектики. М., 1967; Историческое и логическое — категории материалистической диалектики: Автореф. дис. … докт. филос. наук. Свердловск, 1970.

 ¹¹ Федосеев П. Н. Некоторые методологические вопросы общественных наук // Вопросы философии. 1979. № 11. С. 12.

 ¹² Оранский С. К вопросу о методе политической экономии К. Маркса // Маркс К. К критике политической экономии. М., 1923. С. 199.

 ¹³ Розенберг Д. Комментарии к первому тому «Капитала» К. Маркса. М.; Л., 1931. С. 46.

 ¹⁴ Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 4. С. 134.

 ¹⁵ Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 12. С. 734. Курсив мой. — З. К.

 ¹⁶ Маркс К. Капитал. Т. 1. М., 1955. С. 82.

 ¹⁷ Цит. по: Ильенков Э. Логическое и историческое // Философская энциклопедия. С. 245.

 ¹⁸ Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 12. С. 731.

 ¹⁹ Там же. С. 728—729.

 ²⁰ Там же. С. 733.

 ²¹ Ленин В. И. Соч. 4-е изд. Т. 33. С. 169—170, 315—316, 358—359.

 ²² См.: Архив Маркса и Энгельса. Т. IV. 1935. С. 77. Ср. полемику Маркса с А. Вагнером и Родбертусом: Архив. Т. II.

 ²³ Маркс К. Капитал, Т. 1. С. 1. Курсив мой. — З. К.

 ²⁴ См.: Спиркин А. Г. Происхождения сознания. М., 1960. С. 330—331.

 ²⁵ См.: Спиркин А. Г. Курс марксистской философии. М., 1963. С. 75.

 ²⁶ Кузьмин Е. С. Системы онтологических категорий. Иркутск, 1958. С. 3.

 ²⁷ Митин М. Гегель и теория материалистической диалектики // Гегель и диалектический материализм. М., 1932. С. 86—87, 93—95.

 ²⁸ См., например: Диалектический материализм: Хрестоматия. М., 1934. С. 354—362.

 ²⁹ БСЭ. 1-е изд. Т. 22. М., 1935. С. 214.

 ³⁰ Там же. Т. 31. М., 1937. С. 751.

 ³¹ Копнин П. В. Философские идеи Ленина и логика. М., 1969; Шептулин А. П. Категории диалектики. М., 1937; Розенталь М. М. О характере развития философских категорий // Коммунист. 1972. № 13; Оруджев З. М. Диалектика как система. М., 1973; Панцхава И. Д., Пахомов Б. Я. О принципах построения диалектического материализма как теоретической системы // Философские науки. 1973. № 4.

 ³² Отмечу здесь следующие работы: Кузьмин Е. С. О дальнейшей разработке диалектико-материалистической картины миры // Вестник МГУ. 1953. № 1; Он же. Система онтологических категорий. Иркутск, 1958; Библер В. С. О системе категорий диалектической логики. Сталинабад, 1958; Тугаринов В. П. Соотношение категорий диалектической логики. Л., 1958; Рожин В. П. Предмет и структура марксистской философии. Л., 1958; Копнин П. В. Диалектика как логическая система // Он же. Диалектика как логика. М., 1962. Затрагивается эта проблема и в других работах: Розенталь М. М. Вопросы диалектики в «Капитале» Маркса. М., 1955; Он же. О категориях материалистической диалектики // Категории материалистической диалектики. М., 1956; Он же. Принципы диалектической логики. М., 1960; Алексеев М. Н. Диалектическая логика как наука. М., 1961; Каландаришвили. О соотношении диалектической логики и логики формальной. Владивосток, 1959. Кратко и весьма определенно рассмотрена эта проблема в разделе статьи «Категория» в «Философской энциклопедии», написанной П. В. Копниным. М. Г. Дюковой была защищена диссертация на тему «Проблема соотношения исторического и логического в “Науке логике” Гегеля и ее значение для определения структуры системы категорий диалектической логики» (М., 1959).

 ³³ См.: Ситковский Е. П. Категории марксистской диалектики. М., 1941.

 ³⁴ Ситковский Е. П. Принципы научной систематизации категорий диалектической логики. М., 1964; Он же. Задачи научной разработки категорий марксистской диалектической логики // Проблемы диалектической логики. Алма-Ата, 1968.

 ³⁵ Ситковский Е. П. Принципы научной систематизации категорий... С. 3, 5, 8.

 ³⁶ См. обзор этого совещания: Гущин А. Д., Огородников В. П., Папанов В. В. Основные принципы систематизации категорий материалистической диалектики // Философские науки. 1979. № 2. С. 122—124. Здесь же напечатан и доклад А. П. Шептулина, содержащий ссылки на новейшую литературу по данному вопросу.

 ³⁷ См.: Гропп Р. К вопросу о марксистской диалектической логике как системе категорий // Вопросы философии. 1959. № 1.

 ³⁸ Копнин П. В. О методологическом значении категорий диалектического материализма и их системе // Философская энциклопедия. М., 1962. Т. 2. С. 474.

 ³⁹ Копнин П. В. Диалектический материализм как логика. С. 139.

 ⁴⁰ Розенталь М. М. Историческое и логическое // Категории материалистической диалектики. М., 1964. С. 363.

 ⁴¹ Впрочем, П. В. Копнин здесь непоследователен. Категорически заявив свой «единственный» принцип субординации, он затем выдвигает другой, тот же, что и М. М. Розенталь: «система природы определяет систему категорий» (Копнин П. В. Диалектика как логика. С. 131).

 ⁴² Розенталь М. М. Историческое и логическое. С. 363.

 ⁴³ См.: Философские науки. 1979. № 2. С. 123.

 ⁴⁴ Галактионов А. А., Никандров П. Ф. Русская философия XI—XIX веков. С. 12—13.

 ⁴⁵ БСЭ. Т. 10. Ст. 1633—1634.

 ⁴⁶ Н. П. Французова подчеркивает при этом, что некоторые авторы (например, Г. А. Подкорытов, И. С. Кон) отождествляют, а некоторые (например, Б. А. Грушин, А. В. Гулыга) различают их.

 ⁴⁷ Французова Н. П. Исторический метод в научном познании (вопросы методологии и логики исторического исследования. С. 42, 46.

 ⁴⁸ См.: Там же. С. 42, 43, 44.

 ⁴⁹ Грушин Б. А. Очерки логики исторического исследования. С. 17—18.

 ⁵⁰ Там же. С. 62—63, 74.

 ⁵¹ Там же. С. 98, 109.

 ⁵² Там же. С. 174, 177, 178, 181.

 ⁵³ Французова Н. П. Исторический метод в научном познании (вопросы методологии и логики исторического исследования. С. 141, 142.

 ⁵⁴ Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 46. Ч. I. С. 449; т. 23. С. 85.

 ⁵⁵ Лайель Ч. Основные начала геологии. М., 1866. Т. 1. С. 228.

 ⁵⁶ См.: Актуализм // БСЭ. 3-е изд. М., 1970. Т. 1. С. 1055.

 ⁵⁷ Французова Н. П. Исторический метод в научном познании (вопросы методологии и логики исторического исследования. С. 205.

 ⁵⁸ См.: Там же. С. 149; Актуализм. С. 1055.

 ⁵⁹ Кант И. Соч. М., 1966. Т. 5. С. 69, 70, 71—72.

 ⁶⁰ См.: Кант И. Идея всеобщей истории. Соч. М., 1966. Т. 6. С. 23.

 ⁶¹ См.: Кант И. О философствующей истории философии // Вопросы теоретического наследия Иммануила Канта. Калининград, 1979. С. 105, а также наш в соавторстве с В. А. Жучковым и И. П. Пачкаевой комментарий: Там же. С. 99—100.

 ⁶² См. о Марксе: Каменский З. А. Маркс и некоторые проблемы теории истории философии // Марксистско-ленинская методология истории философии. Москва; Прага, 1981.

 ⁶³ Покровский М. Н. Русская история в самом сжатом очерке. М., 1934. С. 6.

 ⁶⁴ Французова Н. П. Исторический метод в научном познании (вопросы методологии и логики исторического исследования. С. 152.

 ⁶⁵ См.: Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 29. С. 321. Гегель обратил внимание на мнение Аристотеля, цитируя его «Метафизику»: «Эмпедокл по своему возрасту более поздний, чем Анаксагор, по своим же произведениям он более ранний» (Гегель Г. В. Ф. Соч. М., 1932. Т. IX. С. 273).

 ⁶⁶ Даже Гегель пришел к пониманию необходимости такой ориентации, уже создав свою философскую систему: «Феноменология» была напечатана в 1807 г., а «Наука логики» начала печататься с 1812 г., в то время как в основу «Истории философии» им был положен его же краткий очерк истории философии, написанный в Гейдельберге, т. е. не ранее 1816 г. «Гегель выработал в основе свой взгляд… на историю философии... уже во время работы над “Наукой логики”», — говорится в вводной статье к его собранию сочинений.

 ⁶⁷ См.: Кузьмин Е. С. Система онтологических категорий. Иркутск. 1958.

 ⁶⁸ Ср.: Кохановский В. П. Историзм как принцип… Гл. III, параграф 1. Здесь дан обзор литературы по данному вопросу.

 ⁶⁹ А. Доброхотов сообщает, что в диссертации он дал обзор развития категории «от элеатов и софистов до позднеевропейской философии», так что и мы могли бы продолжить эту адаптацию его исследования для нужд построения нашей категорологии.

 ⁷⁰ См.: Ленин В. И. Полн. собр. соч. 4-е изд. Т. 38. С. 360.

 ⁷¹ Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 29. С. 159; Т. 38. С. 136.

 ⁷² Мы имеем немало примеров того, что разработку категорий осуществляют отдельные философы, выступающие одновременно и как историки философии, и как философские теоретики. Таковы, например, авторы многочисленных статей о категориях в «Философской энциклопедии». В этих статьях теоретическому рассмотрению какой-либо категории предшествует ее историко-философское рассмотрение (см., например, статьи о категориях «качество», «количество» и др.). Примером такого же совмещения являются и некоторые монографии. Так, в двучастной монографии М. Г. Макарова первая часть — «Категория “цель” в домарксистской философии» (Л., 1974) посвящена истории, а вторая — «Категория “цель” в марксистской философии» (Л., 1977) — теоретической разработке этой категории и критике ее трактовки в современной буржуазной философии. Эти и подобные примеры содержат в себе то, что можно считать демонстрацией хода рассматриваемой операции.

 ⁷³ Гегель Г. В. Ф. Соч. М., 1932. Т. IX. С. 34.

 ⁷⁴ См.: Там же. С. 14.

 ⁷⁵ См.: Маркс К., Энгельс Ф. Из ранних произведений. С. 24; Они же. Избранные письма. М., 1953. С. 87—98; 442.

 ⁷⁶ А. С. Богомолов в своей работе «Становление истории философии: от Аристотеля до Гегеля» устанавливает, что вопреки этой своей формальной концепции ее «автор вовсе не следует этому схематизму» и фактически в своих лекциях по истории античной философии дает такую схему древнегреческой мысли: 1) мысль в абстрактной, т. е. «природной чувственной форме», 2) принцип субъективности, 3) «объективная мысль, идея оформляется в целое. Этим завершается первый период греческой философии». «Как видим, эта последовательность весьма отлична от схемы, данной в “Логике”».

---

1  2  3  4  5