Российская Академия наук

Институт философии

З. А. Каменский

Методология
историко-философского
исследования

Москва

2002

Утверждено к печати
Ученым советом
Института философии РАН
31 октября 2002 г. (протокол № 4)

Научный редактор
доктор философских наук К. З. Акопян

Каменский З. А.

Методология историко-философского исследования. — М.: ИФРАН, 2002. — с.

ISBN 5—201—02150—0

Доктор философских наук Захар Абрамович Каменский (1915—1999) — видный отечественный философ, методолог, знаток русской философии первой половины XIX века, автор целого ряда монографий: «Философия как наука», «История философии как наука», «Философские идеи русского Просвещения», «Русская философия и Шеллинг», «Московский кружок любомудров» и многие др. Значительными научными достижениями философа являются составленные и прокомментированные им двухтомные издания «Русские эстетические трактаты первой трети XIX века», «П. Я. Чаадаев. Полное собрание сочинений и избранные письма», «Н. И. Надеждин. Философия. Эстетика», а также работа, проделанная в качестве старшего научного редактора раздела истории зарубежной философии пятитомной «Философской энциклопедии», изданной в 1960—1970 гг.

Предлагаемая вниманию читателей монография «Методология историко-философского исследования» содержит изложение оригинальной авторской концепции, над разработкой которой З. А. Каменский работал на протяжении многих лет. Эта книга представляет несомненный интерес для специалистов по философии и истории философии, преподавателей этих дисциплин в вузах, студентов и аспирантов гуманитарных факультетов, а также всех, интересующихся вопросами изучения истории философской мысли.

Захар Абрамович Каменский

1915—1999

От автора

Считаю необходимым дать читателю книги некоторые предварения и объяснения.

Философия в моем понимании представляет собой науку о всеобщем, о всеобщих и общих законах, науку о науках. Она исследует способы познания, методы наук и «технологию» научного мышления. Она претендует на выработку системы истории философии как науки, на выявление ее структуры, т. е. установление ее составных частей и их субординации.

История философии различается как историография и как наука. Ее структура, составные части и их субординация таковы: пропедевтика истории философии, т. е. ее предмет, статут и структура; теория историко-философского процесса (его закономерности); учение о целях и формах историко-философского исследования; наконец, методология — учение о методах, используемых при изучении истории философских учений.

Со времен Аристотеля и вплоть до Гегеля метод понимался как путь познания. Средства, употребляемые для достижения цели историко-философского исследования, суть его методы. Природа всякой методологии, учения о методах, — предлагать способы постижения какого-либо предмета. Методология историко-философского исследования — это область истории философии, важнейшая ее составляющая часть.

Многие ученые-теоретики, широко и углубленно исследующие частные проблемы истории философии и целые их комплексы, разрабатывают как бы отдельные элементы — звенья этой науки, но не осуществляют ее синтез, не создают систему, в которой эти проблемы получали бы свое место в соответствии с определенной субординацией. Пока все остается на стадии несистематизированного теоретизирования. Между тем построение глобальной системы составляет в настоящее время важнейшую задачу международной значимости.

Так вот, одной из моих основных идей с 70-х годов была мысль о том, что сейчас дело не может ограничиться теорией историко-философского процесса и что на ней должна быть построена практически употребительная методология. Я берусь предписывать или, скажем мягче, советовать исследователям, какие методы применять при проведении исследований истории философии для воспроизведения философского процесса в сознании, и притом в многообразных формах.

Эти формы предложены мной в книгах «История философии как наука» (М., 1992) и «Философия как наука» (М., 1995). «Методология историко-философского исследования» является третьей, заключительной частью этой трилогии, которая, в свою очередь, входит в четырехчастное философское сочинение «Философия и история философии» (четвертая ее часть — «История философии как наука в России XIX—XX веков» — была опубликована в 2001 г. — Прим. ред.).

Все три книги объединены общей концепцией. «Методология...» как заключительная часть трилогии целиком основана на предыдущих двух книгах, можно сказать приспособлена к ним и должна главным образом (но не только) разработать предложенную мной в книге «История философии как наука» методологию двух форм глобально-обобщающего историко-философского исследования — национальную (которая применялась в нашей стране, хотя и в усеченном виде) и особенно логико-теоретическую, которая вообще не использовалась.

Я предлагаю вниманию читателя конкретные методы (операции) проведения историко-философского исследования, а также сопровождающие их необходимые историографические экскурсы и историко-философские демонстрации. Я представил систему, а не дискретные фрагменты.

Я претендую ни более, ни менее как на то, что основываю новую отрасль научного знания, «новое направление», новую дисциплину, о которой высказывался многократно в печати по частностям и в «малых формах», а теперь впервые монографически.

Написать это было легче, чем довести до моего друга-читателя. Буду ли я услышан? Ведь трудно принудить к пониманию, как говорил старик Фихте.

От редактора

Автором настоящей монографии является известный советский философ Захар Абрамович Каменский (1915—1999), который на протяжении всей жизни преимущественное внимание в своей научно-исследовательской работе уделял истории философии.

О высокой интенсивности и продуктивности деятельности З. А. Каменского свидетельствуют многочисленные труды, вышедшие из-под его пера. И первой в ряду наиболее значительных работ ученого должна быть названа монография «Философские идеи русского Просвещения» (1971), по поводу которой в том же 1971 году выдающийся советский литературовед и театровед А. А. Аникст писал автору: «Дорогой Зоря! Когда я вял в руки твою книжку, мне вспомнились беды, начавшиеся у тебя больше двух десятилетий тому назад. Первое, что я хочу тебе сказать, это — слава твоему мужеству! Ты не только выстоял, но и сделал то, что должен был выполнить, чтобы не зря коптить небо. И второе. Твои враги — бесплодные смоковницы. Имели все возможности работать, а вместо этого топтали людей, душили мысль¹ ... Поэтому для меня значение твоей книги не только в удаче друга, но и в принципиальной победе мысли над мракобесием. Всякий такой факт — праздник для нас.»

Своими философско-историческими исследованиями З. А. Каменский внес большой вклад в изучение истории русской философии. И прежде всего следует отметить, что он способствовал введению в научный оборот многих оригинальных текстов отечественных мыслителей прошлого и подготовил к печати сочинения ряда видных русских философов.

За первой, уже названной, монографией последовали другие фундаментальные работы, посвященные различным аспектам истории философской мысли: «Русские эстетические трактаты первой трети XIX века» (1974), «Московский кружок любомудров» (1980), «Русская философская школа XIX века и Шеллинг» (1980), «Н. И. Надеждин» (1984), «Т. Н. Грановский» (1988), «П. Я. Чаадаев. Полное собрание сочинений и избранные письма» (1991), «История философии как наука» (1992), «А. И. Галич» (1995), «Философия как наука» (1995), «Н. И. Надеждин. Сочинения. В 2-х т.» (2000), «История философии как наука в России XIX и ХХ веков» (2001).

Несмотря на то, что полный список научных трудов З. А. Каменского включает около двух с половиной сотен названий, среди которых особо стоит выделить целый ряд статей, включенных в пятитомное издание «Философской энциклопедии», после кончины философа осталось много неопубликованных работ. Некоторые из них уже увидели свет (в этом дает возможность убедиться только что приведенный перечень основных трудов философа), другие же еще ждут своей очереди. Так, в настоящее время в Санкт-Петербурге готовится к изданию книга З. А. Каменского о славянофилах.

К сожалению, сам З. А. Каменский не написал специального преди-словия к монографии, предлагаемой вниманию читателя. А поскольку необходимость в таковом все же ощущается, я, поль-зуясь своим правом редактора, беру на себя смелость сделать это за него. При этом нужно признать, что данная задача облегчается тем, что у нас имеется возможность обратиться непосредственно к авторским мыслям и суждениям, в которых он в основных чертах раскрывает замысел своего исследования и обозначает поставленные в нем цели² .

З. А. Каменский, в соответствии с разработанной им концепцией, создал четырехчастное философское сочинение под условным названием «Философия и история философии», в которое вошли книги «Философия как наука», «История философии как наука», «Методология историко-философского исследования» и «История философии как наука в России XIX и XX веков». Таким образом, настоящей работой завершается публикация всего цикла, отдельные части которого, к сожалению, увидели свет не в той последовательности, в какой это было задумано автором³ .

Очень важно отметить тот факт, что публикуемое исследование было в основном завершено к середине 1980-х годов. После этого автор не вносил существенных изменений в рукопись, и это обстоятельство необходимо принимать во внимание при чтении «Методологии...».

В целом ученый придерживался мысли о том, что философия есть наука — наука о всеобщем, о всеобщих и общих законах. История же философии, по его мнению, включает в себя собственно исторический раздел — историографию — и раздел теоретический — историю философии как науку. Сам автор писал, что его концепция претендует на глобальность, на выработку полной системы истории философии как науки, на выявление ее структуры, т. е. на установление ее составных частей и их субординации.

Структура эта, если говорить о ее главных частях, представлена в авторской концепции следующим образом: пропедевтика истории философии (здесь речь идет о ее предмете, статуте, структуре), теория историко-философского процесса (здесь рассматриваются закономерности, присущие последнему), учение о целях и формах историко-философского исследования и учение о методах (методология) историко-философ-ского исследования. Сказанное следует дополнить одной из основных идей З. А. Каменского, состоящей в том, что на основе теории историко-философского процесса должна быть построена практически употребительная методология.

При написании настоящей работы философ исходил из того, что изложение чисто теоретических положений не может быть воспринято адекватным образом, если все более или менее значительные части этого изложения не сопроводить историографическими экскурсами и историко-философскими демонстрациями. Первые, по его мнению, должны показать, что как постановка проблем, так и предлагаемые их решения находятся в русле определенной традиции, сложившейся в философской науке. Одновременно эти экскурсы могут сослужить службу изучению истории решения проблем теории истории философии в посвященных им публикациях, которые выходили в советское время. Историко-философские демонстрации, вводимые в текст в качестве иллюстраций, должны показать, как конкретно работают методы (операции), которые автор предлагает использовать для проведения историко-философских исследований.

В заключение хочется сказать, что настоящая работа является не только детальным теоретическим рассмотрением важнейших проблем историко-философского исследования, но и ценным научно-историческим документом своей эпохи, позволяющем составить более полное представление о тех взглядах на фундаментальные проблемы истории философии и ее изучение, которые рождались и разрабатывались в советское время.

_______________________________________

 ¹ В настоящем издании, естественно, опускаются нелицеприятные суждения А. А. Аникста о тех людях, которых он в данном случае имел в виду.

 ² При подготовке данного текста использованы отдельные фрагменты из писем и черновых набросков З. А. Каменского. Некоторые из них приводятся практически дословно, хотя они и не заключены в кавычки.

 ³ См. приведенный выше список трудов З. А. Каменского.

Глава I

ЦЕЛИ И ФОРМЫ

ИСТОРИКО–ФИЛОСОФСКОГО ИССЛЕДОВАНИЯ

§ 1. Концепция двух обобщающих форм историко-философского исследования. Идея полиморфности обобщающих историко-философских исследований

Действительность, которую исследует наука истории философии, представляет собой огромную совокупность философских идей, выдвинутых человечеством за всю историю существования этой отрасли знания. Эти идеи закреплены в определенных текстах, которые и подлежат изучению, исследованию.

Однако сразу же возникает вопрос: с какай целью осуществляется это изучение? Есть ли в нем общественная необходимость? Вопросы эти не встают перед науками с «онтологическими» предметами, поскольку познание первичной действительности способствует ориентации человека в условиях его жизни, достижению им жизненно-первостепенных целей, удовлетворению непосредственных нужд. Но вопрос этот осложняется уже при переходе от естественных и технических к общественным наукам. Будучи же применен к таким наукам, которые, как это имеет место во всех научных дисциплинах, посвященных изучению истории знаний, в частности философских, имеют дело с вторичными предметами — с миром идей, он обретает еще бóльшую сложность. Право на существование науки «история философии» может быть, по-видимому, обосновано тем, что при ее посредстве человечество способно достичь определенных общественно значимых целей.

Обращаясь к проблеме целей истории философии — историко-философского исследования как формы существования этой науки, мы с самого начала убеждаемся в том, что в первую очередь она стремится реализовать некоторые свои внутренние имманентные цели, т. е. цели, которые не выводят ее за пределы собственных границ. Таковы прежде всего эмпирические цели: описание, систематизация, словом, учет философских идей.

Но поскольку идеи, рассматриваемые в качестве предмета историко-философского исследования, суть действительность «вторичная» и представляют собой мир первичной действительности, воспроизведенный в понятиях, постольку наука истории философии имеет своей целью не только описание, но и объяснение происхождения своего, «вторичного», предмета из предмета первичного, объяснение процесса развития этих идей. Так возникает второй класс имманентных целей историко-философского наследования — генетико-эволюционных.

Однако ни ссылки на эмпирические, ни на генетико-эволюционные цели еще не дают нам возможности ответить на поставленный вопрос о тех целях, которые делают эти исследования общественно значимыми, которые выводят их за пределы внутренних потребностей науки истории философии и обнаруживают их общественную роль. Таковыми являются функциональные цели.

Достижение имманентных целей осуществляется посредством исследований, которые, несмотря на всю фундаментальность решаемых ими задач, предлагается называть вспомогательными по отношению к исследованиям иного рода — тем, которые достигают внешних, или функциональных, целей. Вспомогательные историко-философские исследования, особенно проводимые с целью достижения генетико-эволюционных целей, могут принадлежать к различным и многочисленным видам. Они могут быть чисто теоретическими, т. е. исследовать саму проблему генезиса и развития философских идей (исследование закономерностей историко-философского процесса). Они могут иметь предметом философскую проблему категории и т. п.

Функциональные цели лежат вне науки истории философии, и их достижение приводит к выяснению общественной функции философских идей, т. е. той роли, которую философия играет в процессах, лежащих за пределами самого историко-философского развития. Именно при решении этих задач, в ходе достижения этих целей мы, наконец, получаем определенный, конкретный ответ на вопрос: зачем, вообще говоря, нужны историко-философские исследования? Поскольку цели этого класса лежат вне имманентных потребностей самой историко-философской науки, их можно было бы назвать внешними, или конечными, а исследования, осуществленные для достижения этих целей, — обобщающими.

Каковы же эти имманентные цели и их достигающие вспомогательные историко-философские исследования? И каковы цели конечные, достигаемые обобщающими историко-философскими исследованиями?

Я не могу в настоящее время предложить законченный перечень видов историко-философских исследований, относимых к этой их форме. Мне удалось обнаружить лишь общий принцип (основание) выделения этой формы и назвать некоторые разновидности этого вида.

То же самое можно сказать и о втором классе целей и форм историко-философских исследований: определив сам принцип (основание) их выделения, в настоящее время мы можем назвать только две такого рода конечные цели и, соответственно, две обобщающие формы историко-философского исследования. Во-первых, история философии является наукой, которая обладает двуединой по отношению к философской теории функцией: а) обеспечение исторического обоснования для философской теории и б) участие в прогнозировании и программировании ее дальнейшего развития. Во-вторых, она выполняет определенную функцию по отношению к жизни того народа, в недрах которого она родилась и развилась: речь идет о той роли, которую философия играла в истории данного народа.

На этой основе выделяются две обобщающие формы историко-философского исследования. Первая может быть названа всемирно-исторической, поскольку предмет ее исследования берется именно в таком масштабе и рассматривает она его в логически обобщенном виде — как всемирно-исторический процесс поступательного развития философского знания. Предметом же второй формы историко-философского исследования, напротив, является конкретно-историческое бытие философского знания, развивающегося в рамках истории того или иного народа, и потому она может быть названа национальной, или страноведческой, формой, историей философии отдельного народа¹.

Для всякого историко-философского исследования, в том числе и для обобщающего, существенное значение имеет особая его форма — изучение отдельной философской системы, системы идей отдельного мыслителя. Хотя и являясь не обобщающей, а, скорее, единичной его формой, она представляет собой исходный пункт всякого исследования историко-философского процесса. Подробнее обо всем этом мы поговорим в ходе изучения методов ее анализа (и попутно дадим дефиницию понятия «философская система»), а также характеризуя цели этого анализа как для всемирно-исторической, так и для национальной форм историко-философского исследования. Методам исследования каждой из этих трех форм будут посвящены специальные — третья, четвертая и пятая — главы.

Выделение двух форм обобщающего историко-философского исследования, или, точнее говоря, проведение конкретных исследований в обеих этих формах, уже с давних пор имело место на практике. Историография истории философии — как буржуазная, так и марксистская, и особенно советская, — показывает, что исследователи создавали труды, принадлежащие к обеим формам. В какой-то степени историография даже пыталась отрефлектировать, осознать эти роды (формы). Советская литература по теории истории философии, как мы сейчас увидим, еще с 30-х годов двигалась к осознанию необходимости такого построения историко-философского исследования, которое отразило бы всемирно-исторический ход развития философии и воспроизвело бы ее развитие в жизни отдельного народа, в особенности русского. Предлагаемая в настоящей работе концепция, с одной стороны, опирается на подобного рода попытки, стремится дать их общую теорию, а с другой — сама является одной из них.

Уже с середины 30-х годов была поставлена задача построения истории философии во всемирно-исторической форме, а в начале 40-х была предпринята попытка исследования истории философии в России. В 50-х годах был осуществлен опыт изложения истории философии народов СССР, в том числе, естественно, и русского. В шеститомной «Истории философии», над написанием которой трудился целый авторский коллектив, было отмечено, что в данной работе обе эти задачи — изучение развития философии во всемирно-историческом и в национальном планах — разрешаются в ходе самого изложения².

Но лишь в середине 60-х годов проблема этого разделения была вынесена на обсуждение как проблема теории и методологии историко-философского исследования, и лишь к этому времени тенденции, возникшие еще в 30-х годах, получили оформление в виде некоторых концептуальных построений. Так, автор этих строк предложил в зависимости от цели исследования различать всемирно-исторический и национальный «планы», или «формы», построения истории философии³. В дальнейшем он развил эту идею в статьях «История философии отдельного народа»⁴, «Вопросы методологии историко-философского исследования»⁵, «О некоторых способах исследования философской школы»⁶. В этих работах автор высказал основные идеи, которые были включены им в контекст концепции, развитой в настоящей работе и получившей название «императивно-целевой концепции методологии истории философии».

В том же 1965 г., когда вышла в свет первая из названных выше работ, была напечатана статья Б. В. Богданова «История философии как история философских проблем и их решений»⁷. Статья эта должна рассматриваться как один из этапов становления идеи той формы историко-философского исследования, которую мы назвали всемирно-исторической, и в дальнейшем мы еще вернемся к ней в этой связи.

Сыграла свою роль названная статья и в становлении самой идеи двуединства форм обобщающих исследований в данной области. И в этом плане речь может идти о трех основных моментах. Во-первых, Б. В. Богданов выразил серьезное недовольство тем состоянием, в котором в то время находилось изучение истории философии. Он фактически указал на то, что в этом изучении в основном господствует эмпиризм, хотя и не употребил самого этого термина, а писал о «недооценке» изучения «познавательной сущности историко-философского процесса» и о некотором «самодовлеющем значении», которое придавалось изучению отдельных философских систем⁸ .

Богданов при этом не упоминал об опыте советской историко-философской науки, еще в тридцатые годы в качестве своей задачи поставившей создание обобщающего историко-философского исследования, которое отличалось бы от эмпирического исследования истории философии. И хотя он не ссылался на ту критику эмпиризма, фактически явившегося методологической основой первых опытов подобного исследования⁹, с которой выступили Б. Белый и Л. Ревзон, Е. Ситковский и другие, он, по существу, выступал с тех же позиций, заявляя, что «история философии как наука сейчас... нуждается в новом построении», что «в недалеком прошлом нередко можно было встретить примеры недооценки познавательной сущности историко-философского процесса», что отсутствие разработанной методологии обобщающего историко-философского исследования приводило исследователей к односторонностям — «объективизму» и «вульгарному социологизму»¹⁰. Из этой критики им делался вывод о необходимости разработки теории и методологии обобщающего историко-философского исследования, а затем, на этих же основаниях, — и практического исследования мирового историко-философского процесса.

Во-вторых, считая форму, прослеживающую «историческую нить развития философской истины, поступательного движения философского сознания в процессе обогащения философских понятий и категорий», «ведущей» и называя ее «решающим моментом освещения решений проблем в процессе развития философии», он, разумеется, допускал правомерность и других, хотя и подчиненных по своему значению, форм, или, по его терминологии, «слоев», исследования, которые должны осуществляться с помощью разных методов (последнюю мысль автор сформулировал в отрицательной форме: он писал, что нельзя различные «слои исследований» излагать «по какому-то единообразному методу»). В числе этих различных слоев он называл и «историю национальных философских учений»¹¹.

В-третьих, Богданов подходил к мысли о зависимости этих форм-«слоев» от того, что мы назвали целью, а он — «задачей» историко-философского исследования. Он говорил о «многообразии задач, выполняемых историко-философскими исследованиями» и именно в этой связи — о «различных необходимых слоях исследований»¹². Эти проблемы более полно были рассмотрены Б. В. Богдановым в книге «Ленинские принципы анализа истории философии» (М., 1971), о которой пойдет речь в следующем параграфе настоящей главы.

Однако предпочтение, выраженное Богдановым, хотя и не совсем последовательно, одной из возможных форм историко-философского исследования, присущая ему некоторая абсолютизация проблемного изложения истории философии вызвали вскоре возражение со стороны П. В. Копнина, который был, скорее, склонен согласиться с идеей З. А. Каменского о существовании двух (а не одной) главных форм обобщающего историко-философского исследования, рассматриваемых в качестве способов разрешения тех трудностей, которые выявились в связи с опытом шеститомной «Истории философии», — трудностей, связанных с двоякой направленностью исследования мирового историко-философского процесса. Соглашаясь с важностью той формы историко-философского исследования, которую Б. В. Богданов признавал «ведущей», главной, П. В. Копнин считал, что, даже осуществив его в этой форме, еще нельзя решить важнейшей задачи — «дать логику развития... философии в целом»¹³ и тем более преодолеть недостатки шеститомной «Истории философии», которые состоят в том, что там, по мнению критиков (Копнин, правда, не называл их по именам), не выявлены ни эта логика, ни полнота развития философской мысли, ни его конкретность. Он был более склонен согласиться с идеей разделения историко-философских исследований на две основные обобщающие формы. «Своеобразным решением этих трудностей, — писал П. В. Копнин, — является предложение З. А. Каменского выделить сообразно двум различным целям “две формы обобщающего историко-философского исследования: всемирно-историческую и национальную. Первая имеет целью выяснение отношения истории философии всего человечества к современной теории философии. Вторая — отношение философии к жизни данного народа...”». Копнин считал, что «в принципе такое разграничение представляется весьма необходимым и целесообразным»¹⁴ и развивал свой взгляд на этот вопрос.

Очень важно подчеркнуть, что Копнин обращал внимание на важность подобного различения для практики историко-философских исследований и «для преодоления недостатков, имеющихся в историко-философских исследованиях...»¹⁵, на то, что каждый из этих двух аспектов историко-философского исследования имеет не только «свои цели», но и свои «средства», т. е. методы, операции, что «историко-философская наука должна непрестанно заботиться о совершенствовании и обогащении этих средств, и прежде всего о четкости и строгости определений своих понятий, с которыми она подходит к исследованию философских систем»¹⁶ . В частности свою методологию должна иметь и национальная форма историко-философского исследования. «Нужно, — писал он, — чтобы каждый народ на основе научной методологии изучал свою духовную историю и тем самым вносил свой вклад в создание действительно всемирной истории философии». Копнин был озабочен вопросом о возможности совмещения этих двух аспектов в тексте одного исследования¹⁷ .

Идея разделения историко-философского исследования на те же два вида была поддержана и другими авторами, хотя связь этого разделения с проблемой цели историко-философского исследования, кажется, не была воспринята. Во всяком случае, этой связи в их работах не было придано надлежащего значения, и она не получила концептуального оформления.

Т. И. Ойзерман подчеркнул идею многообразия форм историко-философского исследования и обозначил две упомянутые формы наряду с другими. Он писал о том, что «историко-философские исследования весьма разнообразны по своим жанрам. Существуют работы, посвященные развитию философской мысли отдельных народов, имеются исследования развития философии во всемирно-историческом масштабе, а также другие «жанры»¹⁸ . В задачи книги Ойзермана не входило, однако, выяснение теории этих «жанров» и методологии исследования каждого из них. Поэтому он не сосредоточился и на проблемах связи «жанра» и цели, как это сделали два предшествующих автора. В общем виде идею трех форм «типов» историко-философского исследования поддержал М. В. Яковлев¹⁹ .

Детальнее проблему двух форм историко-философского исследования, и специально — вторую из них (историко-философское страноведение), рассмотрел А. Г. Мысливченко, кажется, первым введя в нашу литературу сам этот термин. С его точки зрения, историко-философская наука «включает в себя два основных типа, или аспекта, историко-философских исследований: с одной стороны, исследование истории философии в отдельных странах (отдельных народов)… и, с другой стороны, исследование закономерностей возникновения и развития научного мировоззрения во всемирном масштабе»²⁰ . Первый тип автор и предлагал назвать «историко-философским страноведением, или историей философии отдельного народа». А. Г. Мысливченко, так же как З. А. Каменский и П. В. Копнин, считал, что «их (каждого из двух видов историко-философского исследования. — З. К.) методология должна существенно различаться»²¹.

П. В. Копнин и А. Г. Мысливченко рассмотрели также некоторые проблемы теории и методологии каждого из этих двух видов историко-философского исследования, о чем речь пойдет ниже. Но нам важно сейчас установить, что в конце 60-х — начале 70-х годов в нашей литературе была выдвинута концепция двух форм обобщающего историко-философского исследования, идея необходимости разработки специальных методологий каждой из них, хотя еще не была принята единообразная терминология (были, как мы видели, предложены термины «форма», «тип», «вид», «аспект», «жанр» исследования).

Выдвижение концепции двух обобщающих форм, с подключением к ней еще особой третьей формы — исследования философской системы отдельного мыслителя, означало, что в литературе был предложен взгляд на обобщающие историко-философские исследования как на полиморфную структуру. Необходимость такой квалификации этой концепции вызывается тем, что наряду с ней существует, хотя и не отрефлектированный методологически, другой взгляд, который можно назвать взглядом на обобщающие историко-философские исследования как на мономорфные. В соответствии с этим взглядом, намеченным в цитированной статье Б. В. Богданова и, как мы сейчас увидим, в той или иной форме встречавшимся в советской литературе более раннего периода, утверждается право и даже необходимость существования одной-единственной или по крайней мере в научном отношении предпочтительной формы обобщающего исследования. Именно обобщающего, ибо, разумеется, никто не станет отрицать того, что, вообще-то говоря, существует множество таких форм, но обобщающая — одна.

Концепция двух обобщающих форм историко-философского исследования появилась не внезапно. Ее выдвижение было подготовлено долголетней предшествующей работой советских историков философии. Представляется чрезвычайно важным показать, хотя бы вкратце, как вызревала эта концепция.

§ 2. Вызревание идеи всемирно-исторической формы обобщающего историко-философского исследования в советской литературе

Первоначально родилась и вызревала идея необходимости построения истории философии во всемирно-исторической форме, а уже потом — в форме национальной. Эта особенность в значительной мере была следствием того обстоятельства, что формирование теории и методологии историко-философского исследования осуществлялось в нашей стране под сильнейшим и непосредственным воздействием гегелевской концепции истории философии, поскольку о ней чрезвычайно высоко отозвались и К. Маркс, и Ф. Энгельс, а В. Ленин прокомментировал и проинтерпретировал ее в своих конспектах трех томов гегелевских «Лекций по истории философии», конспектах, составивших существенную часть его «Философских тетрадей». Однако Гегель, как известно (о чем я уже имел возможность высказаться публично²²), принципиально не рассматривал второй из названных форм, зато он активно разрабатывал теоретически и осуществил практически исследование истории философии во всемирно-исторической форме.

К гегелевской традиции, но с полным пониманием необходимости ее марксистской переработки примкнули уже первые советские историки философии, обратившиеся к проблемам методологии историко-философского исследования. С самого начала советского периода истории этой философской дисциплины ее деятели осознавали, что данная область — одна из наименее разработанных классиками марксизма и что здесь предстоит особо напряженная работа. Этим пониманием отмечена уже одна из первых дискуссий вокруг проблем методологии историко-философского исследования, возникшая в связи с публикацией специальной методологической работы А. Варьяша²³ .

А. Варьяш, приступая к своему исследованию, высоко оценивал гегелевскую концепцию и намечал пути ее переработки на основании марксизма, а В. Асмус, заняв такую же позицию как относительно Гегеля, так и относительно путей освоения науки истории философии, специально подчеркивал, что во времена Маркса и Энгельса не было еще «надежной базы для развития новых традиций историко-философского исследования» и что это делает особо настоятельной необходимость разработки марксизма в этой области²⁴ . Здесь, правда, еще не были выделены две формы историко-философского исследования, но в связи с наследованием гегелевской традиции вся проблематика рассматривалась в плане решения общих методологических задач, задач исследования всемирно-исторического развития философского знания. В этом же русле пребывают высказывания А. Деборина²⁵ .

Непосредственным истоком идеи всемирно-исторической формы историко-философского исследования для советских историков философии была ленинская интерпретация историко-философской концепции Гегеля. Эта интерпретация стала известной после публикации «Философских тетрадей» В. Ленина — сперва в IX и XI «Ленинских сборниках» (1929—1930), а затем отдельным изданием (1933), в которых автор писал: «история мысли с точки зрения развития и применения общих понятий и категорий логики — voilа ce qu’il faut (вот что нужно. — Ред.)»²⁶ .

Уже Б. Э. Быховский, первый интерпретатор идей, содержащихся в «Философских тетрадях» и принадлежащих к области методологии истории философии, вскоре после их первой публикации обратил внимание на то, что история философии имеет большое значение для теоретического анализа категорий, в том числе и в плане соотношения исторического и логического, и что в этом смысле «история философии не является чем-то внешним, безразличным для нашей философской теории. Последняя возможна лишь в связи с историей философии и на ее основе»²⁷ .

Эта важнейшая идея, лежащая в фундаменте самой концепции всемирно-исторической формы историко-философского исследования истории философий в ее отношении к современной философской теории, т. е. в качестве исторического обоснования по-следней, прочно вошла в методологический обиход как и мысль о том, что это соотношение является проявлением соотношения более общего плана — исторического и логического. Эту мысль проводили А. Болотников и М. Суслин²⁸. М. Митин, анализируя гегелевскую концепцию истории философии и ее критическое осмысление Лениным, говорил о необходимости строить историю философии как некое единство исторического и логического и об истории философии как о «прикладной логике» — мысль, которую высказал и извратил Гегель²⁹.

В конце 30-х годов, рецензируя книгу Г. Александрова по истории западноевропейской философии, Б. Белый и Л. Ревзон указывали на недостатки в рассмотрении автором методологии истории философии и упрекали автора за то, что он не реализовал важнейший и им же провозглашенный принцип «показать единство исторического и логического в истории философии»³⁰. Действительно, в том же смысле, в каком об этом говорил М. Митин, в ряде своих трудов, начиная со статьи «Классики марксизма-ленинизма об истории философии как науке»³¹, откуда эти идеи перешли и в рецензируемую Б. Белым и Л. Ревзоном книгу, Г. Александров писал о необходимости именно такого рассмотрения истории философии. Вскоре эту же мысль, но в более конкретной форме, высказал Е. Ситковский, рецензируя первый том «Истории философии», вышедший в 1941 г.

Однако прежде чем мы проследим, как вызревали концепции всемирно-исторической формы историко-философского исследования и двух форм в целом благодаря работе над трехтомной «Историей философии», было бы целесообразно выяснить, в чем видел свои задачи авторский коллектив этого издания в концептуальном отношении.

К сожалению, ни в одном из трех вышедших томов авторы не изложили своего методологического кредо. Однако у нас есть возможность ознакомиться с интересующей нас концепцией по статье одного из четырех руководителей авторского коллектива (издание, как известно, выходило под редакцией Г. Ф. Александрова, Б. М. Быховского, М. Б. Митина и П. Ф. Юдина), которая была напечатана тогда, когда подготовка первого тома издания была уже завершена. Статья эта стала своеобразным подведением итогов работы над первым томом и содержала план последующих шести томов. Говоря о теоретико-методологических идеях, на которых базировалось это издание, приходится констатировать, что концепция авторов была весьма неразвитой, непродуманной, отчасти противоречивой. Можно считать, что, приступая к работе над семитомным изданием, авторский коллектив не продумал, не сформулировал и потому в дальнейшем не реализовывал сколько-нибудь разработанной концепции истории философии.

Статья эта была подписана Г. Ф. Александровым, но можно не сомневаться, что она выражала мнение если и не всего авторского коллектива, то уж наверняка четырех его руководителей. Основные теоретико-методологические идеи, изложенные в ней, сводились к следующему: «Наш курс “Истории философии”... действительно курс всеобщей истории философии. Он охватывает все основные периоды историко-философского развития, излагает все ценное, что дал какой-либо народ в философском творчестве»³².

Уже эта установка говорит о непродуманности программы издания: оно таким образом нацеливалось на синкретическое соединение двух форм, что, с точки зрения категорологии — того ленинского понимания цели истории философии, о котором Александров и его предшественники писали еще в тридцатых годах, ни национальный план, ни всемирно-исторический не вычленялись как определенные формы исследования, как его задачи, цели. С другой стороны, в каком-то смутном предчувствии обе эти формы, видимо, предстояли перед умственным взором руководителей издания, поскольку речь шла и о «всем ценном» (т. е. предполагалось отделить его от какого-то большего массива философских идей), и о «философском творчестве» народов.

Как уже говорилось, в практической реализации этой установки выявилось, насколько об этом можно судить по трем вышедшим томам, что ни один из этих планов реализован не был. А изложенный Г. Ф. Александровым план всех семи томов, свидетельствовал о том, что и в масштабе всего издания эти цели не достигались. Что касается принципов, на которых, по заявлениям автора статьи, издание основывалось, то они, хотя и в самом деле фундаментальны, слишком общи и совершенно недостаточны для того, чтобы служить практически-методологическим средством историко-философского исследования. Эти принципы, которыми являются понимание истории философии как надстройки, конкретность связи с «общественными условиями» развития философии, «партийность», принципы периодизации (о них я скажу несколько позже), необходимы, но недостаточны, да и реализованы они были лишь отчасти, лишь в тех или иных фрагментах издания.

Несколько конкретнее была та часть статьи, которая в обобщенном виде излагала результаты работы над первым томом, т. е. подводила итоги исследования истории античной философии (о философии средневековой, которая также была изложена в первом томе, Александров не говорил ничего). Но эти характеристики лишь отчасти были соотнесены с общими программными заявлениями, а с другой стороны, содержали очень важное общее положение, для рассмотрения которого у автора не нашлось места в первой части статьи. Я имею в виду уже высказывавшуюся в тридцатые годы мысль о том значении, какое имеет история философии для развития современного мышления, «современной науки и нашей марксистско-ленинской философии». Здесь, таким образом, проглядывала та цель, которую мы считаем целью всемирно-исторической формы историко-философского исследования.

Итак, мы видим, что в данной статье, в какой-то мере играющей роль методологического введения к семитомной истории философии, пробивалась мысль о разных планах и целях историко-философского исследования, но более или менее определенно — относительно той ее формы, которая у нас носит наименование всемирно-исторической. Однако подобно тому, как это имело место у Гегеля, автором игнорировалась вторая форма, хотя он и говорил о философском творчестве народов. Можно сказать, таким образом, что метатеоретического уровня авторский коллектив не достигал, что в этом смысле «Истории философии» была эмпирической, хотя и добротной. И неудивительно, что научная критика того времени, уже знакомая с возможностью применения метатеоретических идей в этой области, сразу же предъявила свои претензии и выразила неудовлетворенность первым же томом нового издания.

Именно с этой точки зрения для нас представляет особый интерес упомянутая ужа рецензия Е. П. Ситковского. Рецензент рассматривал историю философии в ее отношении к современной марксистской философии (т. е. в том плане, в каком историю философии должна рассматривать всемирно-историческая форма) и, ссылаясь на приведенную выше мысль Ленина, требовал, чтобы марксист искал «в истории философии определенную логическую закономерность, связь». Однако «данная книга, к сожалению, в полной мере этого ленинского требования не выполнила», — писал Е. П. Ситковский. «Логическая обработка истории философии, — продолжал рецензент, характеризуя в данном случае, в сущности, задачу всемирно-исторической формы историко-философского исследования, состоящую в создании исторической категорологии, и объясняя таким образом суть коренного недостатка тома, — предполагает обстоятельную разработку логики как науки, с точным установлением логической последовательности ее понятий. Пока эта работа в целом марксистами-философами еще не проделана, трудно создать и соответствующую работу по теории философии. Поэтому вполне правильным является создание предварительных работ, освещающих с марксистской точки зрения отдельные системы философии. Это явится подготовкой будущих цельных, строго логически обработанных, построенных в связи с системой логики курсов по истории философии»³³.

Подобные же идеи были высказаны и автором этих строк в рецензии на третий том того же издания³⁴ ; хотя его ожидания относительно того, что трехтомником будет завершен эмпирический период в развитии нашей историко-философской науки и что за ним последует этап более высокий, характеризующийся теоретико-методологической осознанностью исследований и соответствующими их результатами, не оправдались.

Своеобразное значение в ходе развития идеи всемирно-исторической формы историко-философского исследования имела дискуссия 1947 г. по книге Г. Ф. Александрова. На этой дискуссии были рассмотрены многие проблемы, связанные с историко-философским исследованием в этой форме. Но для того, чтобы проследить развитие интересующей нас сейчас проблемы, особое значение имеет выступление Б. М. Кедрова, который задолго до того, как это сделал Б. В. Богданов, выдвинул идею примата этой формы, ее главенства и подчиненности ей всех других, в том числе и национальной, которую он по преимуществу и имел в виду, говоря об этих других формах. В этом смысле Кедров одним из первых в нашей литературе наметил тенденцию мономорфизма в трактовке проблемы этих форм. Он довольно подробно рассматривал этот вопрос, и мы ознакомимся с его взглядом, когда будем говорить об истории становления идеи национальной формы. Сейчас же нам важно констатировать, что в ходе дискуссии 1947 г. отчетливо было заявлено о необходимости строить историю философии как историю ее развития во всемирно-историческом плане, в известной мере даже противопоставленном плану национальному.

Созревание идеи всемирно-исторической формы историко-философского исследования происходило в дальнейшем в связи с подготовкой шеститомной «Истории философии» (1957—1965). Еще в макете будущего издания (1950) говорилось о необходимости создания «научной истории развития диалектики, развития категорий как отражения человеческой практики». Однако итоги работы над первыми двумя томами (оба вышли в 1957 г. и в них была изложена история философии до середины XIX в., включая всю классическую западноевропейскую философию, т. е. тот период, освещение которого давало возможность реализовать цели всемирно-исторического исследования, хотя бы и в этих хронологических рамках) дали основания и рецензентам, и руководителям авторского коллектива сосредоточиться на той же проблеме, так сказать, в отрицательней форме: было констатировано, что плана всемирно-исторического исследования первые два тома не выдержали, чем, повторяю, в отрицательной форме утверждалась сама идея необходимости такого плана.

Так, группа рецензентов из девяти человек отметила, что уже в самом определении предмета истории философии, данного в первом томе издания, нет указания на то, что история философии «является показателем роста человеческого познания в целом…», что «главный смысл всей истории философии заключается не столько в борьбе материализма и идеализма и в развитии этих основных направлений в философии, сколько в познании, в степени и этапах познания наиболее общих законов природы, общества и мышления»; что преемственность, внутренняя логика, относительная самостоятельность развития философии подчас прослеживаются, «но нельзя сказать, чтобы эта важная проблема истории философии была в достаточной мере проанализирована во всех главах рецензируемого труда»³⁵.

Теми же недостатками первого тома издания была вызвана неудовлетворенность А. Гулыги, Э. Ильенкова и М. Сидорова, которые писали, что следовало бы в большей мере рассмотреть «историю философии как возникновение и развитие человеческого мышления, его законов и категорий. Эта сторона дела до сих пор не изучена с материалистических позиций»³⁶. Подобного же рода упреки сделали авторскому коллективу двух первых томов Х. Момджян, В. Фомина и М. Яковлев, отмечая в качестве одного из недостатков томов то обстоятельство, что в них не раскрыта «закономерная преемственная связь в развитии философской мысли» и не предпринята попытка материалистически интерпретировать «развитие хотя бы основных категорий»³⁷.

Особенно настоятельно обе эти идеи — и о необходимости логической обработки истории философии в том смысле, в котором выше было сказано об исторической категорологии, и о неподготовленности такого ее исследования — подчеркивал М. Т. Иовчук, один из руководителей авторского коллектива шеститомной «Истории философии» и автор работ по методологии истории философии. Подводя предварительные итоги после написания двух томов этого издания, он говорил о необходимости изложения истории философии не по эпохам, направлениям и системам, а по категориям: «Задача эта грандиозная. Для ее осуществления, — писал М. Т. Иовчук через 16 лет после аналогичных объяснений Е. П. Ситковского, — пока не подготовлены необходимые предпосылки, нет еще научного “задела”. Мы сделали только небольшие шаги в этом направлении... в целом же исторический процесс развития категорий историко-философской наукой еще не прослежен, не исследован. Ввиду неразработанности истории логики, истории естествознания, истории возникновения и развития сознания людей мы пока не смогли при написании “Истории философии” поставить перед собой задачи — детально проследить историческое развитие всех важнейших категорий логики, философских понятий».

Призывая к соответствующей разработке этих проблем, Иовчук обещал «в последующих изданиях книги... расширять и совершенствовать характеристики философских учений, выясняя, как в них разрабатывались важнейшие философские понятия и категории»³⁸. Те же мысли он высказал в 1965 г., подводя итоги всей работы над шеститомником и ссылаясь (как и Ситковский — за четверть века до него) на процитированную выше мысль Ленина: «Поставленная Лениным грандиозная задача исследования истории философии и истории познания в целом, которая дала бы научную картину развития философских понятий, логических категорий, еще ждет своего решения. Созданные в современную эпоху марксистско-ленинские труды по истории философии представляют собой первые шаги к осуществлению цели, намеченной Лениным»³⁹.

Все это очень верно, хотя к тому времени было уже не ново: такую задачу, как мы видели, ставил перед «Историей философии» еще макет этой книги. В введении к шеститомнику также выдвигалось требование по отношению к истории философии «раскрыть закономерности развития философии», «внутреннюю логику ее развития», «рассматривать историю философии... как прогрессивный процесс развития познания» в «логическом плане», «как исторический процесс выработки категорий диалектической логики»⁴⁰. В заключительной, итоговой главе подобным же образом констатировалось, что эта задача в известной мере решена шеститомной «Историей философии»: «Марксистские исследования философской мысли, обобщаемые в “Истории философии”, показывают, что история философской мысли человечества есть всемирно-исторический, закономерно развивающийся процесс, главным содержанием которого явилось поступательное движение и обогащение философского познания; развитие понятий, представлений и идей об общих законах бытия и познания, об отношении мышления к бытию»⁴¹.

Нельзя также не отметить, что М. Т. Иовчук, признавая правомерность такой обработки историко-философского процесса, возражал против ее абсолютизации. Иными словами, в какой-то мере он сумел предвидеть возможность преувеличения значения проблемного анализа истории философии, допущенное Б. В. Богдановым, выступал против этого и тем самым предвосхитил критику П. В. Копниным этой абсолютизации (см. об этом выше). Иовчук возражал против того, чтобы превращать изложение истории философии «не по эпохам, направлениям и системам, а по категориям» в единственную форму историко-философского исследования и изложения. Он утверждал, что история философии «не может быть сведена к истории выработанных философией абстракций», ибо тогда исчезли бы и живые образы философских систем, и живая картина философского развития отдельных народов, и другие жанры и формы историко-философских исследований⁴².

Но как бы там ни было мы видим, что еще в то время, когда концепция двух форм как таковая не была предложена, уже созрели мысли и о необходимости всемирно-исторической формы историко-философского исследования, и о ее недостаточности, о том, что данная форма не исчерпывает всех целей, к достижению которых стремится история философии, что, в частности, она должна представить также и живую картину философского развития отдельных народов, благодаря чему и становится возможным как различение двух форм историко-философского исследования, так и созревание идеи развертывания этого исследования во всемирно-исторической форме как форме самостоятельной и обобщающей.

Те же симптомы, а также в известной мере дальнейшее оформление концепции всемирно-исторической формы обнаруживаются в уже известных нам статье и книге Б. В. Богданова, поддержанного и другими авторами. Выше были отмечены три особенно интересные для нас мысли, содержащиеся в этой статье: недовольство эмпиризмом, ведущее значение в науке истории философии исследования процесса обогащения философских понятий и их развития (при допущении многообразия форм исследования и их методов), а также зависимости этих форм — «слоев», по терминологии автора, — от целей («задач»). Возвращаясь теперь к этой статье как к определенной вехе в развитии идеи всемирно-исторической формы историко-философского исследования, хотелось бы напомнить еще об одной уже упоминавшейся мысли, высказанной ранее Б. Э. Быховским, Е. П. Ситковским и др. Я имею в виду идею Б. В. Богданова о том, что эта преимущественная форма исследования ориентирована на развитие современной философской теории. История философии в этом смысле выступает, по его словам, как «осмысление опыта научного мышления», а цель его выясняется из того, что такое осмысление «образует важное средство обогащения теории познания диалектического материализма и является средством борьбы с реакционной буржуазной идеологией». «История философии... должна быть не чем иным, как историей данных (т. е. современных. — З. К.) проблем и их решений»⁴³. Зафиксированные четыре идеи статьи Богданова делают ее, повторяю, определенной вехой на пути становления концепции двух форм. «Таким образом, многоплановость историко-философского процесса и многообразие исследовательских задач (это терминологический вариант предлагаемого нами понятия «цель». — З. К.) предполагает в нем различные уровни и подходы»⁴⁴.

Как уже отмечалось более полное развитие эти взгляды Б.В. Богданова получили в его книге, где автор, с одной стороны, в известной мере завершал построение мономорфной концепции, которая выдвигала на первый план необходимость разработки всемирно-исторической формы анализа истории философии, а с другой, обращая внимание и на иную его форму — национальную, — намечал путь к созданию полиморфного построения. Богданов признает, что «в области историко-философских исследований выделяется ряд других (кроме проблемно-категориального. — З. К.) относительно самостоятельных подходов к историческому материалу. Таков, например, анализ истории философской мысли того или иного народа». Возникает «необходимость специального исследования истории философских школ и направлений», «истории философии в античности, в феодальном обществе, в эпоху Возрождения, в капиталистическом обществе и т. д.», специального анализа трудов отдельных мыслителей⁴⁵. Перед нами полиморфистская концепция, хотя и несколько хаотичная, поскольку автор не предлагает никакого принципа вычленения, никакой иерархии и не устанавливает степеней значимости различных форм. По другим высказываниям можно, однако, увидеть, что все эти формы или, говоря словами Б. В. Богданова, «уровни», «подходы», второстепенны, несущественны и что лишь один из них — тот самый, который мы назвали всемирно-историческим — является подлинно научным. Таким образом, полиморфизм превращается у Б. В. Богданова в мономорфизм.

Для продолжения наших рассуждений прежде всего выявим, что собой представляет предпочтительная форма, а затем уже проследим, каким образом дискредитируются остальные. Эта предпочтительная форма возводится Богдановым — и это соответствует, как мы пытались показать выше, той традиции, которая установилась в нашей методологической литературе, — к гегелевскому плану построения историко-философского исследования. Посвятив специальную (исходную) главу своей книги критическому рассмотрению гегелевской концепции, Б. В. Богданов показывает, что, в соответствии с этой традицией, «задачей историко-философской науки провозглашается раскрытие диалектического поступательного движения философского знания в ходе истории», что «задача» историка философии «состоит... в изложении истории становления и обогащения категорий как узловых пунктов в сети человеческого познания, конденсировавших в себе итоги решения философских проблем», и что это обеспечивало бы «осмысление истории философии» в качестве «исторического пути к достижению истины». Извлекая из этих характеристик гегелевской концепции «немаловажные следствия относительно содержания и метода работы историка философии», автор видит их в том, «чтобы в различных учениях, системах, воззрениях и их исторической смене, составляющих для историка философии исходный эмпирический материал, раскрыть поступательное движение разума, истины, научной философской мысли, становление и обогащение философских категорий и диалектического метода мышления»⁴⁶.

Хотя во всех этих суждениях и идет речь о «задачах» историка философии, здесь, однако, не выявлена еще подлинная цель историко-философского исследования и не решается вопрос о том, зачем, собственно, нужно такое прослеживание и почему недостаточен эмпирический, описательный уровень исследований. Переходя от критического рассмотрения гегелевской концепции к анализу марксистско-ленинской, Богданов отвечает на этот вопрос, и притом с употреблением термина «цель». Именно в этом контексте он и дает наиболее отчетливую формулу своего мономорфизма: «Конечный смысл работы историка философии связан с раскрытием противоречивого пути развития философского познания и его закономерностей — с целью совершенствования современного теоретического мышления и борьбы с антинаучными философскими идеями». Именно поэтому (а также и потому, что данный способ, «уровень», исследования объединяет в себе «социологический и гносеологический» аспекты рассмотрения: здесь автор не связывает воедино этот принцип с принципом «цели») подобный анализ истории философии, который автор любит называть «проблемно-категориальным», «не один из возможных вариантов (о других возможностях он, как мы помним, также говорил. — З. К.)... а составляет существо историко-философского исследования»⁴⁷.

Итак, концепция ясна: видя цель историко-философского исследования в том же, в чем усматривали ее многие марксисты и до нас — в историческом обосновании современной философской теории, Богданов, теперь уже в отличие от нас и в согласии с тем, что некогда, на философской дискуссии 1947 г. говорил Кедров, именно всемирно-историческую («проблемно-категориальную») форму историко-философского исследования рассматривает как его предпочтительный «уровень». Конечно, Богданов совершенно прав, когда говорит, что для обоснования современной философской теории такая форма предпочтительна. Но почему, собственно, отдается предпочтение именно этой форме, почему предпочтительной признается именно эта цель по сравнению, например, с целью выяснения роли философии в жизни какого-либо народа или тем более в жизни всех народов? Признаться, ясности и последовательности, а тем более убедительности в обосновании этого решения мы у Б. В. Богданова не находим, тем более, что эти его рассуждения не генерализованы, не подчинены какому-либо единому принципу.

Автор, в сущности, выдвигает два довода, не связанные друг с другом. Первый состоит в том, что только предлагаемый им способ историко-философского исследования он признает теоретическим, определяя другие как эмпирические, что, по его мнению, «адекватное отображение» историко-философского процесса «способна дать не описательная история... а проблемно-категориальный анализ учений», что всякий другой способ анализа истории философии, кроме проблемно-категориального, «будет неизбежно страдать описательностью и эмпиризмом»⁴⁸. Но такое противопоставление выглядит странным и необоснованным. Ведь опирающимся на теорию, «теоретичным и не-эмпиричным», может быть и анализ истории философии отдельного народа, и истории школы, и истории отдельной философской системы. Эмпиризм и осмысленность противостоят друг другу, но они представляют собой характеристики метода анализа, а не его формы в смысле целенаправленности. Любая разновидность, «уровень», форма анализа могут быть как «эмпиричными», так и осмысленными теоретически.

Не более убедителен и второй довод, состоящий в том, что «философский интерес является первичным по отношению к историческому»⁴⁹. Действительно, он первичен по отношению к интересу философского обоснования современной теории, но сама по себе такая цель, как уже говорилось, не является предпочтительнее цели, выражающейся в создании обобщающего историко-философского исследования.

И, наконец, не убеждает довод — правда, приводимый автором с некоторой неуверенностью и даже приводящий к противоречиям — будто национальный план исследования истории философии вообще не является историей философии. Противоречивость же возникает вследствие того, что в рамках одного и того же рассуждения, растянувшегося на две страницы, автор то объявляет такой план анализа философским, то не признает его таковым. Он пишет: «Философские учения могут быть объектом исследования не только философа, но и историка национальной культуры, поскольку национальные философские школы — важнейшая составная часть духовной культуры народа. Эти учения также являются объектом исследования гражданской истории… Предметы истории культуры, гражданской истории и истории философии не тождественны».

Таким образом, исследование истории философии в национальном плане изгоняется из науки истории философии. Но на следующей же странице и в пределах того же рассуждения выясняется, что Богданов как будто придерживается противоположной точки зрения: «В области историко-философских исследований выделяется ряд других, относительно самостоятельных подходов к историческому материалу. Таков, например, анализ истории философской мысли того или иного народа в связи со своеобразие его национальной истории»⁵⁰. Итак, один и тот же «подход» к историко-философским исследованиям (т. е. одна и та же форма по-следних) в первом рассуждении оказывается исключенным, а во втором — допущенным в пределы науки истории философии. Мы решительно не видим оснований для предания данной формы историко-философского исследования подобного рода остракизму, тем более что в широком смысле слова любое историко-философское исследование, независимо от его разновидности, конечно же относится к историко-культурному исследованию.

Итак, в двух названных работах Б. В. Богданова⁵¹  непосредственно формулируется идея всемирно-исторической формы историко-философского исследования, хотя опосредованно и вызывая в известном смысле уничижительное к себе отношение здесь присутствует идея полиморфности историко-философских исследований и в том числе высказывается мысль о необходимости существования и национальной их формы.

Как мы видели, ряд возражений по поводу позиции Б. В. Богданова высказал П. В. Копнин. Еще раньше, как бы предвосхищая появление подобной концепции, рассуждал на эту же тему М. Т. Иовчук. Со своей стороны, я хотел бы отметить еще некоторые неясности, содержащиеся в центральной идее Б. В. Богданова. Так, он формулирует дилемму: объектом изучения в научной истории философии должна быть либо «система (учение, мировоззрение отдельного мыслителя)», либо «проблема и ее решение». Сам автор выбирает второй член этой дилеммы. Мне понятен пафос подобной постановки вопроса — и потому, что я разделяю авторскую неудовлетворенность эмпиризмом, который, по существу, являлся господствующим во времена написания им и статьи, и книги, да и сейчас продолжает оставаться таковым, и потому, что в те же самые годы я также пытался найти выход из теоретиче-ского затруднения в формулировании той же дилеммы, предлагая подобного же рода ее решение. Однако в моей постановке вопроса, по форме почти не отличающейся от богдановской, все же имелось существенное отличие. Я формулировал дилемму следующим образом: либо «деятель», либо «идея». И решал ее в пользу последней⁵².

Это различие отнюдь не только терминологическое, особенно если принимать во внимание то, что под «идеей» здесь понимается «идея школы», а не «идея отдельного мыслителя» и что речь шла не об истории философии вообще (таковой не существует!), а об истории национальной философии. В результате моя формулировка этой дилеммы звучала, в сущности, так: исследовать и излагать историю национальной философии либо на основе анализа систем отдельных мыслителей, либо на основе анализа идей национальных общностей философов, иными словами, национальных школ. Короче: идея деятеля или школы?

В постановке же вопроса Б. В. Богдановым обнаруживается неясность, недоговоренность, которая разрушает ее смысл. В самом деле, что означает противопоставление анализа системы отдельного мыслителя анализу проблемы? Разве анализ системы не направлен на определенную совокупность проблем, которые ставил и решал данный мыслитель? И, таким образом, дилемма сразу же оказывается тавтологией: проблема или... проблема! И в том, и в другом случае изучаются и излагаются решения проблем; весь вопрос состоит в том, как организуется это изучение и изложение: как поочередная характеристика взглядов отдельных мыслителей или как-то иначе? С другой стороны, можно ли изучать историю проблем и их решение без того (вне того), чтобы рассматривать вопрос о том, как каждую из них и в какой последовательности решали отдельные мыслители?

И, наконец, в-третьих. В этой концепции не выяснен вопрос, о каких проблемах и о какой истории их решений идет речь? Очевидно, что дать однозначный ответ в данном случае нельзя, поскольку неизбежно возникает вопрос о цели исследования и, следовательно, о его форме. Если целью исследования признается поступательное развитие философии во всемирно-историческом масштабе, для того чтобы использовать полученные в нем результаты в разработке современных философских проблем, то речь должна идти об одном круге идей и связанных с ними решений, об одном принципе их организации (иными словами, о категорологии); если же разговор ведется о развитии философии в рамках духовной жизни какой-либо нации и ставится цель изучить ту роль, которую в ней, в ее истории играет философия, то это совсем иная форма организации идей (и в дальнейшем я постараюсь доказать, что в данном случае организационный принцип имеет в виду анализ различных школ). Без учета различий между этими целями и формами достижение однозначного решения проблемы принципиально невозможно. Здесь обнаруживается настоятельная необходимость создания полиморфного построения типов и методологий историко-философских исследований, включающих в себя идею множественности и равноценности целей обобщающих историко-философских исследований.

Таким образом, разделяя пафос Богданова, высказывавшегося о неудовлетворительности историко-философского эмпиризма, а также его стремление рассматривать историю философии как историю, углубляющуюся в свой предмет познания, я полагаю, что, во-первых, таковой является лишь одна из возможных (по меньшей мере из двух) форм обобщающего историко-философского исследования, которую нельзя считать главной или ведущей, но, в соответствии с ее значимостью, нужно признать полностью равноправной по отношению к другой (на что еще раньше указывали и М. Т. Иовчук, и П. В. Копнин), а во-вторых, необходимо конкретизировать саму формулировку дилеммы таким образом, чтобы устранить любую недоговоренность, грозящую превратить ее в тавтологию. Для того чтобы концепция Б. В. Богданова приняла реальные очертания, автор должен предложить нечто вроде того, что ниже я называю исторической категорологией базовой системы. Ибо реальная дилемма представляет собой противопоставление не «деятеля» «проблеме», а некоего рядоположенного, хаотического, бессистемного, методологически незапрограммированного изложения изложению систематизированному, запрограммированному, теоретически продуманному. Реальная проблема заключается не в выборе объекта — системы или проблемы, поскольку сама система состоит из проблем и их решений, а в способе организации исследования и изложения того, как решались различные проблемы.

Возникает вопрос: изменилась ли ситуация в нашей науке теперь, через десятки лет после публикаций Е. П. Ситковского и М. Т. Иовчука, в которых оба говорили о неподготовленности нашей науки к созданию обобщающего историко-философского исследования во всемирно-исторической форме (по моей терминологии, исторической категорологии)? Думается, что за эти годы многое изменилось, многое было сделано, что науки, которые, по приведенному выше справедливому мнению Иовчука, должны подготовить материалы для проведения такого обобщающего наследования, — история логики, естествознания, история возникновения и развития идей, история диалектики и отдельных категорий философии — теперь разработаны гораздо тщательней и детальней, чем сорок и даже двадцать лет тому назад.

Однако, достигнутого самого по себе еще недостаточно для решения этой действительно грандиозной задачи. Недостаточно, по крайней мере, в трех отношениях: во-первых, кроме материала для такого построения, необходимо соответствующее теоретическое осознание самой этой формы историко-философского исследования, включая сюда и проработку специальной методологии для нее; во-вторых, необходимо, чтобы эти материалы были содержательно и систематически обработаны; в-третьих, необходимо, чтобы та теория, историческое обоснование которой призвана дать всемирно-историческая форма истории философии, была изложена как система используемых ею категорий. Решение этих трех задач, рассматриваемых в качестве предпосылок создания исторической категорологии истории философии, еще не достигнуто. Достижение же его возможно лишь при условии целенаправленного планирования такого рода исследования; оно не может быть получено как автоматическое следствие разработок, которые проводились бы без постановки четких целей, без осознания их направленности. Именно поэтому мы и сейчас еще не готовы к написанию полноценной истории философии во всемирно-исторической форме.

Но в данной книге мы ни в коей мере не собираемся решать столь грандиозную задачу. Наша задача гораздо скромнее и состоит в том, чтобы в какой-то степени способствовать устранению первой из только что названных причин, препятствующих созданию такого построения. Иными словами, нашей задачей является разработка теории и методологии построения подобного рода.

§ 3. Вызревание идеи национальной формы обобщающего историко-философского исследования в советской литературе

Как уже говорилось, особенностью развития в нашей стране теории истории философии и ее методологии было то обстоятельство, что первоначально обобщающее историко-философское исследование сводилось исключительно к его всемирно-исторической форме. Это, разумеется, не значит, что предшествующее развитие философской мысли, включая и домарксистскую, не ставило проблемы изучения специфики национальной культуры вообще и философии в частности. Об этом размышляли и немецкие ученые XVIII — начала XIX века, и русские мыслители XIX столетия: декабристы, русские романтики 20-х и более поздних годов, революционные демократы 40—60-х и даже представители консервативной русской мысли — славянофилы. Большое внимание этим проблемам уделяли Маркс и Энгельс, но особое значение они обрели на ленинском этапе развития марксизма, поскольку В. И. Ленин считал национальную проблему одной из наиболее важных проблем для многонационального российского государства.

Здесь нет необходимости излагать главные идеи марксистского понимания этой проблемы и ее места в развитии культуры и философии в частности. И не только потому, что мы в силу самой тематики нашей работы не можем отвлекаться на обсуждение этого важнейшего вопроса, но и потому, что односторонность развития науки истории философии как раз в том и состояла, что если поначалу, т. е. в 20—30-е годы, эти общетеоретические положения и получали в нашей стране именно ту интерпретацию, которая в данный момент нас интересует и которая обусловлена осознанием необходимости построения особой, специальной формы историко-философского исследования, то делалось это лишь в самом общем виде, как признание необходимости изучения истории философии отдельных народов⁵³.

Но уже в конце 30-х годов все настоятельнее ставился частный вопрос этой темы — о разработке истории отечественной философской мысли. Стали появляться диссертации и книги по отдельным вопросам, относящимся к этой тематике, а в начале 40-х годов Институт философии АН СССР приступил к написанию первой в нашей стране обобщающей марксистской истории русской философии — шестого тома выходившей с 1940 г. «Истории философии». Однако авторский коллектив этого издания не был озабочен разработкой теории и методологии истории философии. Как уже говорилось, он не изложил своей теоретико-методологической программы ни относительно истории философии в целом, ни тем более — относительно ее изучения в плане национальном, в частности в плане исследования истории философии в России.

Правда, когда том по истории русской философии в этом издании был в основном закончен, тогдашний руководитель сектора истории философии Института философии и фактический руководитель всей работы над «Историей философии» Б. Э. Быховский сделал доклад об итогах изучения истории философии в России и письменно изложил его в виде аннотации. Этот доклад не включал в себя проблемы теории и методологии изучения истории философии в национальном плане, но в нем были сделаны некоторые обобщения относительно историко-философского процесса в нашей стране. В сущности, такой же характер носила и бóльшая часть литературы 40—50-х годов по истории русской философии в СССР в целом.

Показательными для понимания степени неразвитости, неразработанности этой проблематики в то время стали состоявшиеся 25 января 1945 г. доклад З. В. Смирновой в Институте философии «О принципах построения тома по истории русской философии» и содоклад З. А. Каменского о схеме этого тома (в дальнейшем я цитирую стенограмму, хранящуюся в моем личном архиве).

Доклад З. В. Смирновой характерен тем, что в нем, с одной стороны, выявилась назревшая к тому времени, когда уже был написан соответствующий том «Истории философии» и когда стала широко публиковаться литература по истории отечественной философии, потребность в выработке общей теории исследования истории философии в национальном плане, а с другой — неподготовленность не только докладчика, но и всей нашей тогдашней науки к обсуждению подобной проблематики. «Создание тома по истории русской философии в плане работы нашего сектора и нашего Института (написанный к тому времени том был признан неудовлетворительным, и Институт приступил к работе над новым его вариантом. — З. К.), — говорила Смирнова, — представляет собой первый опыт создания истории национальной философии. Поэтому, естественно, встает вопрос, который был выдвинут передо мной в одном из частных разговоров перед докладом (с автором этих строк. — З. К.), о том, что, может быть, было бы целесообразно такому докладу, как доклад о построении тома по истории русской философии, предпослать разбор общих установочных положений относительно специфики развития философской мысли в отдельных странах, т. е. выяснить предварительно в общей форме, каким образом относительное своеобразие экономического, политического и культурного развития отдельных стран отражается на общем едином процессе развития философских знаний».

Понимая, таким образом, что существует необходимость восхождения от конкретных проблем изучения одной из национальных философий к теории изучения национальной философии вообще, т. е. к теории особой формы историко-философского исследования, З.В. Смирнова сознательно отказывалась от такого восхождения. «В своем докладе, — заявила она, — я отказалась от постановки этого вопроса отчасти потому, что в таком случае эта вводная часть грозила бы разрастись в целый самостоятельный доклад, главным же образом потому, что я считаю, что выяснение этого вопроса возможно лишь на основе конкретного исследования развития философии в отдельных странах». Разумеется, добавляла при этом докладчица, мы можем использовать для конкретного исследования обязательные и достаточные «общие основные указания в области историко-философского наследования», и мы располагаем ими для создания такой теории, поскольку они содержащиеся в работах классиков марксизма-ленинизма.

В том же духе был, по существу, выдержан и содоклад З. А. Каменского. Отметив, что «том по истории русской философии, который подготовлен Институтом в 1943 году, страдал тем пороком, что в самой классификации материала не был проведен какой-то определенный принцип», и тем самым как бы утверждая необходимость выработки такового, содокладчик не поднялся выше куцего обобщения в виде двух таких принципов, представляющих собой «историческую периодизацию русской философии» и «характеристику социально-политической сущности рассматриваемых в томе философских течений и идей».

Впоследствии, когда работы по написанию отдельного тома по истории русской философии были прекращены (в связи с тем, что после дискуссии 1947 г. Институту было поручено подготовить книгу по всеобщей истории философии, которая заменила бы книгу Г. Ф. Александрова) и когда Институт представил проспект книги «История философии», обнаружилось, что в теоретико-методологическом введении авторский коллектив и не ставил перед собой задачи обсудить проблемы истории развития философии в плане национальном, хотя, как говорилось в предисловии к этому проспекту, в процессе его подготовки некоторые проблемы истории русской философии стали предметом дискуссий⁵⁴. В этом отношении проспект отставал от хода развития методологической мысли в стране: в рамках дискуссии 1947 г., итоги которой должны были быть в нем учтены, проблема особенностей национального развития философской мысли была поставлена весьма широко и рассматривалась многими выступавшими. Это, правда, не значит, что в ходе дискуссии была выдвинута какая-то определенная концепция, предложена идея особой формы историко-философского исследования. Однако, условно говоря, обходным путем и, так сказать, в отрицательной форме подобного рода идея все же высказывалась и даже обсуждалась в числе некоторых частных вопросов, относящихся именно к этой форме историко-философского исследования.

Центральное место здесь занимает упомянутое выше выступление Б. М. Кедрова, который как раз и подошел к идее такой формы, но только «негативным» путем — путем отрицания необходимости таковой. Основная мысль оратора в той части его выступления, которое было посвящено этой теме, состояла в том, что историю философии надо излагать, ориентируясь не на национальные регионы и основываясь не на анализе ситуации, исторически сложившейся в стране, в которой родилась данная философская система, а имея в виду международный масштаб освещаемого процесса.

Эта мысль, правда, сопровождалась многочисленными оговорками по поводу того, что историю философии следует излагать таким образом «прежде всего», «в первую очередь» и т. д. В целом же, по мысли оратора, получалось так, что изложение истории философии по странам само по себе есть изложение несостоятельное. «Развитие мировой философской мысли... — говорил Кедров, — следует рассматривать в первую очередь не по отдельным странам, а по определенным социальным эпохам»; «строить историю мировой философии следует прежде всего не по странам, не исходя из ее национальных различий и особенностей, а по важнейшим историческим эпохам»⁵⁵. Разумеется, Б. М. Кедров не отрицал возможности и даже необходимости обращения на определенной стадии изложения в какой-то мере (осталось не совсем ясным — в какой) и к истории развития философии в той или иной стране. Однако пафос его выступления заключался в том, чтобы подчеркнуть подчиненность, несамостоятельность такого рассмотрения. Из совершенно верной предпосылки, сводимой к тому, что историю какой-либо национальной философии нельзя рассматривать изолированно от историй философии других народов, вне международных связей⁵⁶, им делался вывод, что постановка задачи исследования национальной философии как самостоятельная и равная по значимости исследованию истории философии во всемирно-исторической форме неправомерна и даже вредна.

Но, спрашивается, почему же нельзя изучать национальную философию как таковую, специально и отдельно, не упуская при этом из виду того, что она находится в связи с другими национальными философиями, что это изучение будет осуществляться на основе марксистского положения об ее социально-исторической детерминации и других принципов научного изучения надстроечных явлений? Оратор прямо так вопроса не ставил, но получалось, как видно из приведенных выдержек, что изучать историю мировой философии в плане национальном — это значит изучать ее в каком-то ущербном виде.

Обнаружилась рецепция гегелевской позиции, воспроизведенной в марксистской интерпретации в известных нам работах советских историков философии и сводимая к тому, что история философии должна развиваться в форме исследования всемирно-исторического процесса. Но Б. М. Кедров заострял этот вопрос гораздо в большей степени, чем те авторы, которые ранее обсуждали его. Утверждая идею всемирно-исторической формы, они, как и Гегель, игнорировали, не принимали во внимание формы национальной. Однако в результате в постановке вопроса в форме дилеммы («или — или») проявились крайность и некорректность, тогда как должны были бы иметь место сочетание обеих возможностей и признание обеих равнозначимых задач («и — и»), двух форм исследования историко-философского процесса — всемирно-исторической и национальной. Это вызвало противодействие со стороны оппонентов Б. М. Кедрова и направило их мысль на поиски обоснования необходимости принижаемой им формы историко-философского исследования. И хотя ряд ораторов и поддержал ученого в его критике националистических тенденций, проявлявшихся в исследованиях по истории философии (З. В. Смирнова, М. 3. Селектор и др.), многие из них все же придерживались мысли о необходимости изучения историко-философского процесса в плане национальном, не вступая в то же время в противоречия с логикой общечеловеческого, международного его течения.

Так, С. Данелиа, беря под сомнение правомерность термина «западноевропейская философия», употребленного Г. Ф. Александровым уже в самом заголовке книги, подчеркивал единство национального и интернационального, но при этом сосредоточивался на вопросе о правомерности истории национальной философии как самостоятельного предмета исследования. «Есть философия английская, французская, русская. Но все эти национальные формы философии суть части единой философии человечества. Термин “западноевропейская философия”, — продолжал оратор, как бы защищая спонтанный характер понятия “национальная философия”, — может в некоторой мере угрожать идее этого единства»⁵⁷.

В прямой полемике с Б. М. Кедровым против игнорирования исследований национальных философий выступили В. П. Чертков и В. С. Молодцов⁵⁸. Безотносительно к выступлению Кедрова и главным образом в связи с проблемами изучения истории русской философии об этом же говорили М. Т. Иовчук, И. Я. Щипанов, Б. А. Фингерт, З. В. Смирнова, М. З. Селектор. И хотя во всех этих выступлениях содержались некоторые общетеоретические положения об особой, национальной, форме историко-философского исследования (сюда же следует отнести и некоторые идеи статьи автора этих строк, появившейся в следующим номере журнала «Вопросы философии» и продолжавшей начатую дискуссию⁵⁹), на данной стадии развития отечественной методологии изучения истории философии еще был невозможен разговор об этой форме как о форме самостоятельной.

Дальнейшее развитие шло по пути опережения практического осуществления исследований истории национальной философии по отношению к исследованию методологии такого исследования. Я уже упоминал, что в связи с дискуссией по книге Г. Ф. Александрова 1947 года план переработки тома по истории русской философии в составе многотомной «Истории философии», издание которой было начато в 1940 г., был отклонен и все это издание прекращено. Было решено издать книгу, призванную заменить учебник этого ученого. Уже говорилось также и об обсуждении проспекта этой книги. Он был разработан в расширенном виде, и в конечном итоге (1950) был опубликован двухтомный макет, из которого впоследствии и родилась шеститомная «История философии». И в макете, и в шеститомнике содержались специальные методологические введения и заключения, о которых уже шла у нас речь в связи с рассмотрением процесса зарождения идеи всемирно-исторической формы историко-философского исследования. Вызревала в этих теоретико-методологических разделах и идея национальной формы обобщающего исследования истории философии.

Предвосхищая дальнейшее изложение, скажем прямо, что в этих разделах макета и томов «Истории философии», в параллельно публиковавшейся литературе по отдельным периодам и фигурам истории русской философии все более и более крепла идея о необходимости специального исследования процесса национального развития философии. Но до 1965—1968 гг. не была отчетливо сформулирована мысль о том, что такая форма наряду со всемирно-исторической является самостоятельной формой обобщающего историко-философского исследования. Однако и до сих пор нельзя считать не только общепризнанной, но даже господствующей концепцию двух форм, и, предпосылая этому историографическому экскурсу характеристику этой концепции, мы смогли назвать лишь 3—4-х ее сторонников, из которых к тому же, как представляется, лишь автор этих строк продолжает ее разрабатывать и пропагандировать.

Но каковы бы ни были дальнейшие судьбы развития этих идей, тогда, в 1950 г., т. е. вскоре после дискуссии 1947 г. и первых откликов на нее, в методологическом разделе макета двухтомной «Истории философии» говорилось, что «изучение истории философии... ведется марксистами конкретно, по общественно-экономическим формациям и в то же время по странам, с учетом исторических национальных особенностей тех стран, в которых происходит развитие философии...». Для нас очень важна выделенная часть этой формулы, и притом в двух отношения. Во-первых, здесь признается необходимость изложения «по странам» и, во-вторых, сказано, что осуществляться оно будет «в то же время», т. е. в одном тексте. И двухтомный макет и последующая шеститомная «История философия» были подчинены этому замыслу, и выше мы уже приводили мнения рецензентов относительно того, что в результате ни цель всемирно-исторического, ни цель национального исследования истории философии в шеститомнике, как таковые, не были достигнуты.

Но уже в то время, в 1950 г., было ясно, что теория национального плана исследования истории философии не вошла в план методологических разработок авторского коллектива «Истории философии», что проблемы этой теории не стали предметом его внимания, что методология ее как самостоятельной формы историко-философского исследования еще не была провозглашена как задача теоретико-методологических разработок.

В замечаниях на макет, направленных в руководящие инстанции, автор этих строк писал: «Важнейшим вопросом, который “Введение” (т. е. методологический раздел макета. — З. К.) должно было решить, — это вопрос о национальных особенностях философского развития. Указав на необходимость рассмотрения истории философии не только хронологически и соответственно общественно-экономическим формациям, но и в разрезе национальном, авторы “Введения” совершенно обходят теоретический вопрос о том, почему и как возникают национальные особенности в развитии философии. Предмет философии, вообще говоря, — один и тот же для всех наций, ее предмет — всеобщий; законы, ею открываемые, — верны, если они вообще верны, для всех наций. И, вместе с тем, у каждой нации, развитие философии которой имеет более или менее продолжительную самостоятельную историю, философия всегда имеет определенную национальную специфику. Каков же механизм возникновения этой национальной особенности философии как науки с общим для всех наций предметом — об этом мы ничего не узнаем из “Введения”».

Нельзя сказать, чтобы автор этих замечаний сам имел какую-либо определенную концепцию. В то время он еще не сформулировал и самой идеи построения истории философии в национальном плане. Но здесь видно и стремление к построению такой теории, и понимание того, что необходимости такого построения не предусматривали «Введения» ни к макету, ни к самому шеститомнику (1957).

На этой же стадии (имевшееся признание необходимости национального плана изучения истории философии при отсутствии понимания ее самостоятельности и равноправности с другой формой) вызревания идеи национальной формы исследования истории философии оставалась и уже упомянутая методологическая статья М. Т. Иовчука, обобщавшая опыт работы над двумя первыми томами «Истории философии». Признавая, как мы помним, необходимость исследования истории философии в плане всемирно-историческом, он выступил против того, чтобы сводить к этому историю философии как науку. Он ясно понимал необходимость и других форм исследования, в частности и в особенности — исследования национального: «Научная история философий не может и не пытается уложить процессы многовекового развития философской мысли, существенно различающейся в разные исторические этапы и у различных народов, в “прокрустово ложе” философских категорий»⁶⁰.

Подводя через 7 лет итоги написания шеститомника, автор отметил, что в какой-то мере задача изложения истории философии в плане национальном была там решена: «Проведенный в шести томах “Истории философии” анализ философской мысли прошлого и современной эпохи, — писал он, — представляет собой одну из первых попыток дать с позиций марксизма-ленинизма систематическое освещение истории важнейших философских учений, возникающих и развивающихся у различных народов на разных ступенях истории...»⁶¹. Однако, как мы помним, критики шеститомника не сочли, что эта задача была в нем решена удовлетворительно, и мы тоже заметим, что как раз систематического освещения истории философских учений у различных народов шеститомник не дал.

На этом же уровне осознания необходимости исследования истории философии в национальном плане оставались выходившие параллельно работы Б. А. Чагина⁶² и М. И. Сидорова⁶³, а также введение в первому опыту специального изложения истории в плане национальном — «Очерки по истории философской и общественно-политической мысли народов СССР» (т. 1. М., 1955). Во всех этих работах признавалось большое значение разработки истории философии в национальной форме (по преимуществу речь шла о важности и некоторых установках по разработке истории русской философии и философии народов СССР), обсуждались отдельные проблемы этой отрасли историко-философского исследования, но дальнейшего развития идея, историю которой мы сейчас прослеживаем, не получила.

Интересно отметить, что в книге А. Галактионова и П. Никандрова «История русской философии» (М., 1961), представляющей собой вторую попытку специального изложения истории философии, и именно истории русской философии, в национальном плане, имеется специальное методологическое введение, в котором говорится о «науке истории философии» в целом, без разделения форм историко-философского исследования, а затем — об истории русской философии. Посредствующего же звена — истории философии в национальном плане — в качестве обладающего самостоятельной теоретико-методологической задачей авторы не вычленяют.

Во второй книге тех же авторов — «Русская философия XI—XIX веков» (Л., 1970), вышедшей уже после того, как в 1965—1968 гг. была провозглашена концепция двух форм историко-философского исследования, авторы открыто не примыкают к этой концепции. Прослеживая историографию истории русской философии, они не считают нужным уделять такое же внимание истории становления самой идеи вычленения национальной философии как особой формы исследования, видимо не заметив этой тенденции в методологии. Вместе с тем эту концепцию они в какой-то мере усвоили. Считая историю русской философии «одной из составных частей всеобщей истории философии, и поэтому, с точки зрения методологических оснований», не отличающуюся принципиально «от других разделов историко-философской науки», авторы различают «всеобщую и национальную истории философии» и, более того, считают, что к ним «должны применяться различные критерии»⁶⁴. В дальнейшем изложении, однако, авторы говорят о науке истории философии, как о чем-то едином, рассматривают ряд методологических проблем этой единой науки и, подобно своим предшественникам, протягивают прямые нити от этой нерасчлененной «всеобщей истории философии» к истории русской философии, пренебрегая методологией «национальной истории философии», которую они, как и необходимость применять здесь «различные (т. е. отличные от критериев «всеобщей». — З. К.) критерии», все же мимоходом признают в качестве опосредствующего звена между ними.

Так, в специальной главе «Методологические основания» авторы не задались целью выявить эти специфические критерии, эту специальную методологию, хотя, разумеется, они имплицитно руководствуются какими-то методологическими соображениями, когда в дальнейшем на протяжении почти 650 страниц анализируют и синтезируют огромный материал истории русской философии за тысячу лет. То же самое следует сказать и о методологическом «Введении» к многотомной «Истории философии в СССР», с тем только различием, что в нем даже вскользь, мимоходом не проводится в концептуальном плане разграничение между «всеобщей» и «национальной» историями философии.

Такова была история становления концепции двух форм обобщающего историко-философского исследования во втором его русле, в русле вызревания идеи национальной формы, приведшей к требованию выделения ее в качестве самостоятельной (см. об этом выше). А поскольку вызревание всемирно-исторической формы мы уже проследили, мы теперь знаем эту историю в целом.

Итак, если подвести итоги и охарактеризовать современную ситуацию в этой области науки истории философии, то она выглядит следующим образом.

До 1965 года — года, когда была выдвинута концепция двух форм историко-философского исследования, уже было проведено несколько опытов историко-философского исследования как во всемирно-исторической форме (имеются в виду три книги Г. Ф. Александрова, трехтомная и шеститомная «Истории философии»), так и в форме национальной (кроме фрагментарных очерков, включенных в те же издания, можно указать на опыт «русского тома» 1943 года, «Очерков...» 1955—56 гг., первую книгу А. Галактионова и П. Никандрова; по уровню разработки идеи национальной формы исследования истории философии сюда же можно отнести и вышедшую позже пятитомную «Историю философии в СССР»), — уже существовало понимание необходимости создания обобщающей истории философии во всемирно-историческом плане, а также того, что необходимо исследовать историю философии отдельных народов. Как видно из приведенного списка, были предприняты попытки построений как того, так и другого типа, но в то же время не существовало ни общей теории, ни общей концепции двух форм, ни — разумеется, в силу тех же обстоятельств — исследований по заявленной программе и в строгом соответствии с методологической разработкой каждой из них.

В 1965—1968 гг. общая концепция была предложена, но теории и методологической разработки каждой из этих двух форм создано не было.

В результате оказалось возможным сформулировать две задачи: 1) опираясь на изложенную историю, в деталях разработать теорию двух форм, включив в нее методологию, применяемую на практике, с тем чтобы 2) впоследствии попытаться объединить теорию и методологию с практикой, построив на этом основании две формы истории философии. Настоящая работа и есть авторский вариант решения первой из этих двух задач.

§ 4. Специфика и единство двух обобщающих форм историко-философского исследования

Выдвинув идею двух форм и проследив историю ее вызревания в нашей литературе, мы должны теперь сопоставить их и тем самым подробнее охарактеризовать. Эти характеристики и сопоставления не претендуют на полноту и имеют целью лишь дать более конкретное представление о каждой из форм и об их отношении друг к другу.

Всемирно-историческая форма обобщающего историко-философского исследования изучает (реконструирует) процесс философского развития человечества в плане воспроизведения кумулятивного характера философского познания и поступательного проникновения человечества в предметную область философии. В этом смысле теоретической основой данной формы является закономерность кумулятивности философского развития.

Эти обстоятельства прежде всего определяют специфический характер материала, который отбирает всемирно-историческое исследование из всего бесконечного разнообразия фактов философской жизни человечества: оно вовлекает в свою сферу исключительно материал всемирно-исторического значения, только такие идеи, в которых фиксируется последовательное продвижение человечества в освоении предмета философии, в приращении философского знания. Это значит, что такое исследование направлено только на оригинальные философские идеи.

Гегель, который первым выдвинул идею всемирной истории философии, отдавал себе отчет в этой ее особенности. «Что же касается философских учений, — писал он, — то мы вообще будем говорить лишь о тех, принципы которых представляют собою шаг вперед и благодаря которым наука расширялась; таким образом я оставляю в стороне много имен, о которых говорят в ученых произведениях, но которые мало что дают в отношении философии. Историю распространения данного учения и его судьбы, а также тех философов, которые лишь преподавали философские учения, я обхожу молчанием»⁶⁵.

Мысль эта затем неоднократно повторялась, хотя, так же как и у Гегеля, она не осознавалась как особенность лишь одной из возможных форм, а не как черта всякого историко-философского исследования. Своеобразие отбора материала как особенность каждой из двух форм подчеркнул автор этих строк в своих статьях «История философии отдельного народа»⁶⁶ и «Вопросы методологии историко-философского исследования»⁶⁷. Его поддержал А. Г. Мысливченко, который писал, иллюстрируя мысль о необходимости различать методологию двух видов историко-философских исследований: «Что касается принципа отбора и оценки взглядов отдельных философов, то одно дело оценивать их с точки зрения их значимости для истории всемирной философии и другое — с точки зрения того вклада, который они сделали в духовную культуру и, в частности, в философскую мысль данного определенного народа», хотя между тем и другим имеется и определенная связь⁶⁸.

Вторая отличительная черта этой формы исследования — способ организации того специфического материала, который определен целью данного исследования, состоящей в том, чтобы дать историческое обоснование философской системы, исповедуемой историком философии. Эта система, которую мы будем в дальнейшем называть базовой, играет структурирующую роль в исследовании историко-философского процесса, т. е. подчиняет структуру исследования этой цели, а следовательно — и своей структуре. Этот способ организации есть построение исторической категорологии базовой системы. Здесь мы провозглашаем это как принцип, оставляя в стороне возможность многозначности такого подчинения, поскольку историческое обоснование базовой системы с помощью историко-философского построения может быть многообразным, о чем пойдет речь при рассмотрении методов такого построения.

Но само наличие базовой системы обязательно. Ибо для того, чтобы можно было исследовать и излагать философские идеи прошлого в плане кумулятивности, необходимо, чтобы в руках историка философии были критерии, позволяющие определить степень повышения потенциала этих идей, их качественной значимости, критерии возрастания их глубины. Базовая структурирующая система служит также ориентиром для определения последовательности изложения материала: эта последовательность воспроизводит структуру самой базовой системы. Примером такой структурирующей роли может служить система Гегеля, используя которую он смог построить историю философии параллельно своей системе, выполняющей роль базовой.

Марксистская философия в лице ее крупнейших представителей, несмотря на многочисленные попытки построить такую систему, в том числе и систему категорий, не достигла еще необходимой степени систематизации. Более того, высказывалось мнение, что проводить подобную систематизацию не следует вообще; иными словами, признавалось, что диалектико-материалистической системы категорий не существует (см. об этом ниже). Однако совершенно очевидно, что марксистское исследование процесса философского развития человечества во всемирно-историческом плане и выявление закономерностей приращения категориального знания в области философии не могут быть осуществлены последовательно и цельно до тех пор, пока такого рода система не будет выработана. Если же идея подобного систематического построения будет отвергнута, то тем самым окажется отвергнутой и возможность историко-философского исследования во всемирно-историческом плане (см. об этом подробнее ниже).

Третьей специфической чертой всемирно-исторической формы исследования историко-философского процесса является общечеловеческий характер последнего, предполагающий безразличное отношение к национальной форме этого процесса. В самом деле: если мы излагаем историю философии в виде последовательности всемирно-исторических актов, то для нас оказывается безразличным, представители какой именно нации в этом акте участвовали. Более того, заранее можно предположить — и история философии такое предположение подтверждает, — что эти акты, если брать более или менее продолжительные периоды истории философии, мигрируют от одной развитой в философском отношении нации к другой.

Дело, конечно, не в том, что историку философии как таковому все равно, в каких исторических, национальных условиях возникает и развивается философская идея. В разделе, посвященном детерминации философского развития, мы уже говорили и об этом, и о том, что одной из задач историка философии является осознание социально-исторической детерминации возникновения и развития философских идей. Но во всемирно-исторической форме исследования, когда историко-философский процесс изучается в его отношении к современной философской теории, эти аспекты изучения выступают в опосредованном виде, а не в том непосредственном, в каком они внедряются в исследования отдельных философских систем и национального развития философии. Всемирно-историческая форма, опираясь на результаты двух названных форм, имеет возможность рассматривать идеи как уже возникшие, не уделяя внимания проблеме их происхождения. Впрочем, как мы увидим при изучении всемирно-исторической формы, а именно методов и путей создания исторической категорологии, в опосредованном, специфическом виде должны быть учтены и эти аспекты.

Чрезвычайно рельефно различие обсуждаемых двух форм выявляется при сопоставлении получаемых с их помощью результатов (хотя полнее это сопоставление, как, впрочем, и все другие, наполнится содержанием только после того, как мы изложим методы каждой из них). Характеризуя с этой точки зрения всемирно-историческую форму, мы видим, что ее результатом является определенным образом упорядоченная история развития всех категорий базовой философской системы. Как уже отмечалось, в дальнейшем мы будем называть этот результат исторической категорологией базовой системы. Совершенно очевидно, что в силу изложенных только что характеристик этой формы исследования историческая категорология будет специфична и по материалу (включая только всемирно-исторические, имеющие кумулятивное для развития философии акты философского творчества), и по способу его организации (о чем подробнее пойдет речь ниже), и по его общечеловеческому характеру.

Во всех четырех отношениях национальная форма историко-философского исследования отлична от всемирно-исторической.

По материалу она безразлична к феномену оригинальности философской идеи и вовсе не обязательно должна включать в себя только всемирно-исторические акты философского действия. Она имеет своей целью изучение воздействия философских идей на развитие данной нации, а такое воздействие могут оказывать — и, как показывает история, действительно, оказывали — и неоригинальные философские идеи. Так, методологические идеи Бэкона мигрировали по всей Европе, оказывая революционизирующее влияние не только на естествознание Англии, в которой они зародились. Историк французской философии, сталкиваясь с тем фактом, что последователи Бэкона из Франции придерживались и пропагандировали не свои, а его (т. е. неоригинальные) идеи, никак не может игнорировать роли этих идей в развитии философии и вообще культуры этой нации на том основании, что они неоригинальны, что они были заимствованы у англичанина Бэкона. Историк исследует то, как бэконианство, благодаря посредствующей роли французских приверженцев этого философа, воздействовало на культуры Франции или России, на их науку и общественную жизнь.

Еще отчетливее это безразличие к феномену оригинальности выступает при рассмотрении философских идей, теоретически обосновывающих социально-политические программы. Так, идеи общественного договора, наиболее четко сформулированные французом Ж.-Ж. Руссо (хотя они сами имеют долгую и, так сказать, многонациональную историю, начинающуюся едва ли не с античности), оказывали огромное революционизирующее влияние и в Америке, и в Англии, и в Испании, и в Италии, и в России.

Существенно отличается эта форма историко-философского исследования от всемирно-исторической и по второму параметру — по способу организации, по роли ориентирующей системы. Разумеется, определенная философская теория руководит историком философии и здесь, что, как мы уже неоднократно и специально подчеркивали, является непременным условием рационального историко-философского исследования. Эта руководящая роль проявляется здесь в том смысле, что само понимание предмета и структуры философии и, следовательно, сам принцип отбора материала, а также и вся методология исследования заданы этой философской теорией. Но философская система, которой привержен историк философии, для истории философии в национальном плане не является регулятивным, структурирующим принципом историко-философского построения и изложения; она не уподобляет структуру историко-философского исследования структуре базовой системы в той мере и в том смысле, в каких она играет эту роль во всемирно-историческом исследовании. Нарушение этой особенности и есть та самая пресловутая модернизация, тот антиисторизм, который присущ многим исследованиям национальной философии и который так часто подвергается критике в отечественной литературе. П. В. Копнин совершенно правильно квалифицировал этот «грех» как эклектическое смешение методологий двух форм (аспектов) историко-философского исследования: «При эклектическом смешении этих аспектов требования одного переносятся на другой, а потому и возникают схематизм, натяжки и т. п., историко-философские работы становятся похожими друг на друга, а вместе с тем и мыслители делаются двойниками, хотя они жили в разных условиях и их идеи отвечали разным общественным потребностям»⁶⁹.

Разительно отличие национального плана изложения от всемирно-исторического в третьем отношении. Всемирно-историческое исследование истории философии в принципе индифферентно к национальной форме философского развития и генезису (и не только социально-историческому, но и предметному) философских идей; опираясь на закономерность кумулятивности философского развития, оно носит непосредственно общечеловеческий характер. Напротив, именно национальный план исследования имеет своим центром специфически национальное развитие философии. Его не интересует общечеловеческое в только что обозначенном смысле: историческое значение философской идеи определяется национальными условиями и потребностями безотносительно к тому, вносит ли она что-либо новое в теоретическое, философское, развитие всего человечества.

Помимо исторического, национальный момент имеет в данном случае и то значение, что история философии выявляет национальные корни данной идеи и, шире, проблему ее генезиса или переноса из другой национальной среды, в результате чего возникает важнейшая проблема взаимодействия национальных философских культур, т. е. их взаимоотношения и по истоку, и по воздействию и т. п. Сказанное, в свою очередь, означает, что эти формы различны по характеру изучения ими традиционных связей философских идей. Во всемирно-исторической форме эти связи, так сказать, обескровлены, они рассматриваются в чисто логическом плане и часто могут быть опосредованными, т. е. такими, которые устанавливаются не за счет существования преемственности между идеями разных философов, но даже и при ее отсутствии, благодаря связям, возникающим между определенными этапами социально-исторического развития и условиями жизни этих мыслителей.

В национальной же форме эти связи по преимуществу (хотя тоже не всегда!) бывают непосредственными, реально историческими. Это выражается в том, что тот или иной мыслитель сознательно отталкивается от идей мыслителя предшествующего, творчество которого играет по отношению к нему роль исторической предпосылки⁷⁰.

Кроме этого, различия между ними выражаются в том, что в то время как национальная форма изучает генезис, содержание и функцию философских идей, всемирно-историческую форму интересуют лишь их содержание и функция. Однако функции они изучают различные: первая — историческую, вторая — теоретическую. Из всего этого видно, что теоретической основой второй формы историко-философского наследования является закономерность детерминации историко-философского процесса.

Все эти различия при сопоставлении двух форм исследования фокусируются по результатам последних. И в известном смысле обоснованным оказывается парадоксальное утверждение, состоящее в том, что по своему результату именно национальная форма является если и не всемирно-исторической, то подлинно всемирной. Ибо если когда-нибудь подобное исследование удалось бы провести в его идеальной, законченной форме, в форме совокупности исследований истории философии всех без исключения народов мира (у которых, разумеется, имело место философское развитие — что совсем не обязательно), то именно такая история философии имела бы право называться всемирной. Здесь были бы зафиксированы все идеи и идейные течения в области философии, которые когда-либо имели место в истории философии, в то время как во всемирно-исторической форме была бы зафиксирована лишь незначительная по количеству их часть.

Если же мы будем иметь в виду не глобальное исследование, осуществляемое в этой форме, а историю философии только одного, отдельно взятого народа, то это будет совокупность идей, весьма и весьма отличная по целому ряду параметров от другой подобной совокупности, в том числе и по тому, в какой степени в эту совокупность будут включены идеи, представляющие собой также и результат всемирно-исторического исследования, поскольку разные народы играли разной значимости роль в выработке философских идей всемирно-исторического значения. В этой связи можно сказать, что и результатом всемирно-исторического исследования станут очень разные материалы, полученные благодаря изучению различных национальных философий.

Таким образом, несомненно, что перед нами две специфические формы историко-философского исследования. Но значит ли это, что, будучи специфическими, они не связаны друг с другом, не взаимодействуют, не имеют общих черт?

Отрицательный ответ на этот вопрос следует уже из того простого соображения, что перед нами две формы рационального историко-философского исследования одного и того же процесса — развития философского знания, две разновидности одного рода, и как таковые они не могут быть не связанными друг с другом. Эти связи, эти общности многообразны. Уже говорилось о том, что для них равнозначимы закономерности возникновения и развития философских идей. И, следовательно, исследование под этим модусом ведется в одном и том же русле в рамках обеих обобщающих форм.

Но еще очевиднее эта общность форм в тех случаях, когда речь идет о мыслителях, школах, идеях, которые одновременно могут рассматриваться и как национальные, и как всемирно-исторические. Более того, можно сформулировать правило: не всякий мыслитель и не всякая школа имеют всемирно-историческое значение, и потому не все они могут быть включены во всемирно-историческое историко-философское исследование. И наоборот, любые значимые во всемирно-историческом масштабе школа или мыслитель развивались на какой-то национальной почве и, таким образом, обязательно включаются в качестве отдельного элемента и в ту, и в другую формы исследования. Сократ и Платон, Демокрит и Аристотель, несомненно, входят в когорту философов, имеющих всемирно-историческое значение, и потому они относятся к номенклатуре мыслителей, изучаемых этой формой историко-философского исследования. Но они же, разумеется, включаются и в историю древнегреческой философии и изучаются национальной формой истории философии. Применительно к другим странам то же самое можно сказать и относительно Бэкона и Гоббса, Локка и Юма (для Англии), Декарта и французских материалистов XVIII века (для Франции), Спинозы (для Нидерландов), Канта, Фихте, Шеллинга. Гегеля, Фейербаха (для Германии) и т. п.

Я думаю, правда, что, например, глава о Канте в истории всемирной философии и глава о нем же в истории немецкой философии должны быть написаны по-разному. Но нельзя игнорировать тот самоочевидный факт, что в обоих случаях речь пойдет все-таки об одном и том же лице, т. е. об одних и тех же идеях, об одной и той же системе идей, которые в то же время должны быть реконструированы в соответствии с разными планами. Вся значимость различения этих форм историко-философского исследования несмотря на их очевидную общность выявляется, когда мы обращаемся к исследованиям синтетического характера, проводя которые ученые стремятся достичь соответствующих целей в глобальном, тотальном масштабе.

В этом отношении чрезвычайно поучительны опыты двух синтетических исследований мирового историко-философского процесса, проведенных советскими учеными, а также обсуждение этого опыта в печати. Как известно, в нашей стране были предприняты попытки такого глобального исследования: имеются в виду «История философии», издание которой было прервано после выхода в свет третьего тома (1940—1943), и «История философии» в шести томах (1957—1965). Я не говорю здесь о трех изданиях книги по истории западноевропейской философии Г. Ф. Александрова (1939—1946), так как это были учебные курсы. Впрочем, в историографических очерках мы будем также отчасти учитывать и опыт этого издания.

Выскажем кратко наши соображения о том, как относится этот опыт к выдвинутой в отечественной литературе 60-х годов и известной уже нам концепции двух форм историко-философского исследования. Прежде всего мы должны констатировать, что авторские коллективы ни трехтомной, ни шеститомной «Историй философии» не сформулировали подобной концепции и писали свои труды безотносительно к ней. Разумеется, имплицитно у них не могло не быть понимания того, что историю философии можно исследовать и излагать в этих двух планах. Задача же исследования истории философии во всемирно-исторической форме (как мы видели это выше) начала обретать свои очертания в отчественной литературе еще с 30-х годов и, хотя и противоречиво, все же была поставлена авторским коллективом шеститомника. Но самой теоретико-методологической концепции двух форм тогда не существовало. Авторы этого издания ее не формулировали, и потому, естественно, своего труда с ней не сообразовывали. Поэтому в нашем рассмотрении отношения этих двух опытов историко-философского построения к концепции двух форм следует учитывать, что эта концепция была сформулирована уже после того, как оба труда были созданы.

К какой из двух обобщающих форм историко-философских исследований относится каждый из названных синтетических трудов? Что касается первого, то он остался неоконченным, был доведен только до середины XIX века и не содержит в себе описания развития философии ни в России, ни на Востоке (за исключением некоторых сведений об арабской философии средних веков), ни в Латинской Америке. Но даже будь оно доведено до конца (хотя в соответствии с планом этого издания многое оставалось за его рамками), это исследование не могло бы быть отнесено ни к всемирно-исторической, ни к национальной форме. Хотя в трехтомной «Истории философии» были представлены едва ли не все мыслители Западной Европы, имевшие всемирно-историческое значение, т. е. способствовавшие приращению философского знания, весь этот материал был рассмотрен сам по себе, имманентно. Лишь иногда, спорадически, по инициативе авторов (а их было немало) исследование обращалось к проблемам, относящимся и к одной, и к другой обобщающим формам. Но авторский коллектив и его руководители не разработали и не стремились осуществить определенной программы исследования. Они не ставили себе цели исследовать этот всемирно-исторический материал в его отношении к современной им философской теории, т. е. не пытались построить свое исследование так, чтобы оно служило историческим обоснованием и прогнозом развития базовой философской системы, которой для авторского коллектива этого издания являлся марксизм. Да это и невозможно было сделать, ибо таковой системы они в своем распоряжении не имели.

Нельзя сказать, чтобы трехтомник дал нам более или менее систематическое представление и об истории философии у каких-нибудь, пусть даже самых развитых в философском отношении, народов. Наиболее систематизировано и в виде монолитного массива там была изложена древнегреческая философия, но и она рассматривалась не в ее отношении к судьбам, к истории греческого народа. Что же касается других народов, то история их философского развития как таковая вообще не исследуется более или менее цельно. Ее изложение рассредоточено по разным томам и главам; история философии одного народа за некоторый период перемежается изложением истории других народов. О национальном плане философского развития речь идет лишь в той мере, в какой авторы, так сказать, натыкаются на эту проблему, изучая взгляды того или иного философа. Здесь мы сталкиваемся с тем недостатком изложения, о котором говорил Маркс (речь шла об изложении истории коммунистических идей): «Так как французы и англичане должны будут чередоваться, то ход развития все равно будет постоянно нарушаться»⁷¹. Чтобы этого нарушения не происходило, национальный план изложения должен быть выделен в самостоятельную форму анализа.

Таким образом, трехтомная «История философии» не дает нам обобщающего изложения истории философии ни во всемирно-историческом, ни в национальном плане. Она вообще не осмыслена по цели и, следовательно, по форме изложения, ее части не скреплены никакими нитями систематизирования, и в этом смысле, строго говоря, она есть эмпирическая история философии.

То же самое можно сказать и о второй попытке советских историков философии исследовать всемирно-исторический процесс — о шеститомной истории философии. В нашей печати и в устных обсуждениях много говорилось о сравнительной ценности этих двух исследований, об их отношении друг к другу, и предпочтение преимущественно отдавалось первому из них. Это справедливо, если иметь в виду качество исследования тех разделов, которые имеются и в том, и в другом труде, на основании чего их и можно сопоставлять. Однако шеститомник имеет преимущество в смысле широты охвата историко-философского процесса: в нем рассмотрены и Восток, и Россия, и Америка (в том числе и Латинская), и Восточная Европа.

Однако по материалу второй труд чрезвычайно отягощен фактами и сведениями, не являющимися непосредственно философскими. Это труд по истории общественной мысли в целом, в широком смысле слова, труд по истории философии, эстетики, литературы и литературоведения, политической мысли и т. д. Причем эти разнообразные материалы не вводятся как дополнительные для осмысления истории философии — что было бы вполне правомерно, а включены в текст и в план исследования на равных правах с материалами собственно философскими и выдаются авторами именно за таковые. Таким образом, несмотря на то, что во «Введении» четко определяется предмет истории философии, это не способствует осуществлению строгого отбора материала, точно так же как понимание цели исследования не сыграло определяющей роли при построении всего труда в целом.

В этом отношении шеститомная «История философии» стоит ниже трехтомника, в котором материал отобран гораздо более строго. Но, вводя в исследование факты из истории культуры многих стран и регионов, о которых и речи не было в первом труде, второй отнюдь не придает им строго страноведческого характера. Материал по истории философии различных стран и народов здесь, в принципе, еще более дифференцирован, чем в первом труде, рассредоточен по различным томам и разделам (главным образом — в соответствии с хронологией), изложен разнопланово, не устремлен к определенной цели, его анализ не подчинен ей. Именно здесь сказывается отягощенность исследования материалами, не относящимися к истории философии, так что подчас целые очерки вообще не являются исследованиями по истории философии, а представляются разделами по истории одной из сторон духовной культуры того или иного народа. Вместо того чтобы строго придерживаться установленных во «Введении» предмета и цели исследования, авторы как бы стремятся показать, что философия была у всех народов (что совсем не обязательно, ибо философия как форма знания, а затем и наука у разных народов появляется в разное время, а у некоторых, по определенным историческим причинам, не возникает вообще). И чтобы доказать это, они включают в сферу своего внимания и в текст практически любой материал.

Таким образом, повторим это еще раз, обе эти обобщающие «Истории философии» не были ориентированы на концепцию двух форм историко-философского исследования, и поэтому (разумеется, лишь по нашему мнению) их содержание не соответствует современному уровню развития науки. Интересно отметить, что осознание этого обстоятельства как недостатка трехтомника и шеститомника обнаружилось уже в рецензиях на эти издания, а относительно шеститомника оно имело место не только у критиков, но и у самого авторского коллектива.

Об этой критике и самокритике мы сказали несколько подробнее выше, а сейчас приведем лишь резюме претензий к шеститомнику, высказанных именно с позиций концепции двух форм, претензий, которые можно считать выражением недовольства по поводу смешения этих двух жанров, или форм. Это резюме принадлежит П. В. Копнину. «Теперь, — писал он, — когда труд завершен, он предстал перед судом критики, которая предъявляет претензии с двух противоположных сторон. Одни считают, что в нем заглушена и порой теряется в историко-философских подробностях, интересных и важных для характеристики идейной жизни конкретной страны в определенный период, логика исторического развития философской мысли, то есть то, что так ценил В. И. Ленин у Гегеля и считал важным для диалектико-материалистического понимания истории философии. По их мнению, книга мало учит научно-теоретическому мышлению, мало способствует выработке его категорий, а больше повествует о событиях в идейной жизни, происходивших когда-то и где-то.

Другие, наоборот, критикуют ее за то, что не все периоды истории и не все мыслителя всех стран охвачены с достаточной полнотой и глубиной. Они отмечают подобного рода пробелы, полагая, что книга, претендующая осветить историю всемирной философии, должна выполнить свою основную цель — дать историческую картину развития и борьбы философских идей в мире в целом, не упустив ни одного народа, ни одного периода его жизни»⁷².

Если П. В. Копнин верно понял и изложил основные претензии к шеститомнику двух групп критиков, то можно сказать, что концепция двух форм к тому времени уже проникает в сознание многих и многих деятелей философской науки, хотя из высказывавшихся ими мнений и не видно, чтобы их носителя, понимали, что их претензии могут быть удовлетворены разными по форме исследованиями. Все сказанное иллюстрирует и отрицательным образом доказывает необходимость построения обобщающего историко-философского исследования по определенному плану, в определенной форме, вычленяемой соответственно той цели, которую исследование ставит перед собой.

Отсюда, в свою очередь, следует, что, хотя между двумя выявленными формами и существует тесная связь, какая всегда имеется между видами одного рода, первоочередное практическое значение имеет различение этих видов, или форм, и построение исследований соответственно целям этих форм исследования. Что касается возможности сочетания обеих этих форм исследования в одном тексте, то это остается важнейшей научно-практической проблемой.

П. В. Копнин, критикуя опыт шеститомной «Истории философии», задался вопросом: «Возможно ли их (двух видов историко-философского исследования. — З. К.) соединение, и если да, то в каком виде?». Однако ответ автора, который нам так важен, есть, в сущности, уклонение от него. «Конечно, — пишет автор — возможно и в разных формах»⁷³. Но далее он говорит уже о другом — о том, что это можно сделать не в глобальных формах, не в виде соединения двух обобщающих форм, а в форме фрагментов (вроде того, который мы привели в качестве примера частной общности этих двух форм): например, философия Гегеля (а в нашем примере — Канта) является предметом как той, так и другой формы.

Далее П. В. Копнин и вовсе уходит от этого вопроса, рассуждая, в сущности, на другую тему — не о том, можно ли вообще, и если можно, то как, провести такое исследование и дать соответствующее изложение истории философии в одном тексте, т. е. проследить одновременно как всемирно-историческое, так и национальное развитие, а о том, какое значение имеет каждая из форм для другой и как они связаны в этом смысле. Это, безусловно, важный вопрос (и П. В. Копнин совершенно прав, когда приходит к выводу, что «две формы историко-философского исследования развиваются на основе взаимного влияния друг на друга, и в этом состоит их единство и взаимопереход»⁷⁴ ), но совсем не тот, который занимает нас в данный момент.

Со своей стороны, я предпочитаю пока не высказывать своего мнения по этому поводу. Однако для меня несомненно, что если такое сочетание и возможно, то лишь как синтез исследований, проведенных по каждой из этих форм в отдельности. В этой связи становится очевидным, что и методология такого синтетического изложения возможна лишь как некоторое теоретическое обобщение тщательно разработанных методологий каждой из рассматриваемых форм. Установив все это, мы подошли к проблемам методологии историко-философского исследования, к необходимости разработки как общей для этих двух форм, так и специфической для каждой из них методологии.

Примечания

 ¹ Такое разделение весьма условно. Оно имеет смысл только для установления различий между глобальным исследованием истории философии во всемирно историческом плане и изучением истории философии отдельного народа. Исследованию же истории философии всех народов мира также может быть присвоен статус всемирного (см. об этом ниже). Но и в этом случае мы будем иметь дело с двумя различными формами всемирно-исторического исследования: логически-обобщенным и конкретно-историческим, страноведческим. В дальнейшем мы будем понимать под национальной формой историко-философского исследования историю философии отдельного народа, а не совокупную историю философии всех народов мира.

 ² См.: История философии: В 6 т. М., 1965. Т. VI. Кн. 2. С. 469, 472.

 ³ См.: Каменский З. А. 0 некоторых проблемах историко-философского исследования как исследования системного // Проблемы исследования систем и структур. Тезисы докладов. М., 1965. С. 221—225.

 ⁴ См.: Вопросы философии. 1968. № 3.

 ⁵ См.: Философские науки. 1970. № 1.

 ⁶ См.: Проблемы методологии историко-философского исследования. Вып. 1. М., 1974.

 ⁷ См.: Философские науки. 1965. № 6.

 ⁸ См.: Богданов Б. В. История философии как история философских проблем и их решений. С. 60; 54, 59.

 ⁹ Имеются в виду книги Г. Ф. Александрова, трехтомная «История философии».

 ¹⁰ Богданов Б. В. Цит. соч. С. 57, 54.

 ¹¹ Там же. С. 59.

 ¹² Там же.

 ¹³ Копнин П. В. К вопросу о методе историко-философского исследования // Вопросы философии. 1967. № 5. С. 109.

 ¹⁴ Эти высказывания я цитирую по верстке статьи П. В. Копнина, поскольку они отсутствуют в опубликованном тексте. Статья эта появилась еще до выхода в свет статьи З. А. Каменского, хотя последняя и была предложена к публикации и набрана еще в 1966 г. Это обстоятельство позволило Копнину ознакомиться с ее версткой.

 ¹⁵ Копнин П. В. Цит. соч. С. 109.

 ¹⁶ Там же. С. 109, 114.

 ¹⁷ См.: Там же. С. 109, 113 (курсив мой. — 3. К.).

 ¹⁸ См.: Ойзерман Т. И. Проблема историко-философской науки. М., 1969. С. 3.

 ¹⁹ См.: Яковлев М. В. Основные принципы марксистско-ленинской философии // История философии марксизма. М., 1979. С. 38.

 ²⁰ Мысливченко А. Г. Методологические проблемы историко-философского страноведения // Он же. Философская мысль в Швеции. М., 1972. С. 8. Первой публикацией А. Г. Мысливченко на эту тему была его докторская диссертация «Основные этапы и тенденции развития философской мысли в Швеции» (М., 1969. С. 4—6). Свою концепцию страноведения он предложил в статье «Методологические проблемы историко-философского страноведения» (Ленинизм и современные проблемы историко-философской науки. М., 1970).

 ²¹ Там же. С. 9.

 ²² См.: Вопросы философии. 1968. № 3. С. 65.

 ²³ См. об этой дискуссии: Каменский З. А. Из истории изучения советскими философами методологии историко-философского исследования // История общественной мысли. М., 1972: Он же. История философии как наука в России XIX—XX вв. М., 2001.

 ²⁴ Асмус В. Ф. Спорные вопросы истории философии. // Под знаменем марксизма. 1926. № 7—8. С. 208.

 ²⁵ См., например, его статью о Гегеле (БСЭ. Т. 14. Кн. 1. М., 1929), предисловие к «Малой логике» Гегеля (Гегель Г. В. Ф. Соч. М., 1930. Т. 1) и другие работы.

 ²⁶ Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 29. С. 159.

 ²⁷ Быховский Б. Э. Ленин и некоторые вопросы истории философии // Под знаменем марксизма. 1931. № 1—2. С. 48.

 ²⁸ См.: Болотников А., Суслин М. К вопросу методологий истории философии // ИКП. 1934. № 3. С. 124 и др.

²⁹ См.: Митин М. Б. «История философии» Гегеля // Гегель Г. В. Ф. Соч. М., 1935. Т. XI. С. XVII—XIX.

³⁰ Белый Б., Ревзон Л. Проф. Г. Ф. Александров. «Очерк истории новой философии на Западе» // Под знаменем марксизма. 1939. № 8. С. 179.

³¹ Труды МИИФЛ. Т. 1. М., 1937.

³² Александров Г. Ф. «История философии» // Вестник АН СССР. 1941. № 4. С. 58.

³³ Ситковский Е. П. «История философии». Т. I // Под знаменем марксизма. 1941. № З. С. 183, 185, 186.

³⁴ Полагаю, что для выяснения истории формирования идеи всемирно-исторической формы историко-философского исследования имеет смысл процитировать некоторые выдержки из этой рецензии. Здесь, однако, возникает одно пикантное обстоятельство, о котором я рассказал в тексте своего выступления на философской дискуссии 1947 г. «По выходе в свет пресловутого третьего тома “История философии”, — говорил я, — мне было поручено написать на него рецензию. Я написал ее и подверг критике ряд недостатков книги, оценил ее как работу лишь подготовительную для будущей научной книги по истории философии. И что же, руководство Института философии и редакция журнала “Под знаменем марксизма”, т. е. тогдашние руководители философского фронта, они же редакторы третьего тома, так переделали мою рецензию, что в ней и духу не осталось от критики, и в таком “направленном” виде она была напечатана (в № 3 за 1943 г.)» (Каменский З. А. Текст речи на дискуссии по книге Г. Ф. Александрова «История западноевропейской философии» // Во-просы философии. 1947. № I. С. 377).

Эти критические замечания как раз и были связаны с интересующей нас сейчас проблемой. К счастью, у меня сохранился полный текст рецензии в машинописном варианте. Я могу привести их, и это даст возможность увидеть, что и в то время продолжала вызревать идея всемирно-истерической фермы историко-философского исследования. Формулируя теоретическую позицию, с которой следует рассматривать опыт обобщающего историко-философского исследования, я писал: «Научная история философии должна изобразить историко-философский процесс как необходимый, связанный, субординированный в своих моментах...». Этого, однако, авторы третьего тома, по мнению рецензента не достигли, и произошло это не потому, что они не понимали необходимости такого изображения, а потому, что «наша историко-философская работа находится на... стадии, когда мы только осваиваемся с материалом, анализируем различные формы его развития, но еще не дошли до той стадии когда проанализированный таким образом материал изображается в присущем ему “действительном движении”... Как таковая книга является этапом, завершающим всю нашу предшествующую работу, связанную с исследованием отдельных систем и, завершая этот этап, является прелюдией к новой, высшей стадии развития марксистской истории философии как науки».

³⁵ Вестник Ленинградского университета. 1958. № 23. С. 147, 148—149.

³⁶ Вопросы философии. 1958. № 2. С. 144.

³⁷ Коммунист. 1958. № 9. С. 152, 153.

³⁸ Иовчук М. Т. Некоторые методологические вопросы истории философии. М., 1957. С. 15—16.

³⁹ Иовчук М. Т. Ленинизм и историко-философская наука // История философии. М., 1965. Т. VI. Кн. 2. С. 457.

⁴⁰ История философии. Т. I. С. 8, 11, 13, 21.

⁴¹ История философии. Т. VI. Кн. 2. С. 469.

⁴² Иовчук М. Т. Некоторые методологические вопросы... С. 15, 16.

⁴³ Богданов Б. В. История философии как история философских проблем и их решений // Философские науки. 1965. № 6. С. 57.

⁴⁴ Там же. С. 86.

⁴⁵ Богданов Б. В. Ленинские принципы анализа истории философии. М., 1971. С. 85—86.

⁴⁶ Там же. С. 10, 18, 22, 30—31.

⁴⁷ Там же. С. 112, 97.

⁴⁸ Там же. С. 81, 85.

⁴⁹ Там же. С. 86.

⁵⁰  Там же. С. 85.

⁵¹ Мы остановили свой выбор именно на них, поскольку статья является первым выражением взглядов автора и относится к числу документов, непосредственно формировавших мономорфистскую концепцию, опирающуюся на идею всемирно-исторической формы, а опосредованно — концепцию полиморфистскую, ориентирующуюся на идею множественности возможных форм, хотя и не равноправных по своей значимости. В книге эта концепция развита наиболее полно. Б. В. Богданов высказывал те же идеи и в ряде других своих работ: «Ленин и диалектика историко-философского процесса» (Ленинизм и философские проблемы современности. М., 1970), «Проблемы структуры историко-философской науки» (Ленинизм и современные проблемы историко-философской науки. М., 1970), «Характерные черты ленинского метода исследования истории философии» (Ленинизм, история философии и современность. София, 1972) и др.

⁵² См.: Каменский З. А. Философские идеи русского Просвещения: Диссертация на соискание ученой степени доктора философских наук (М., 1965. С. 7—9), а также автореферат этой диссертации (М., 1965. С. 7—8).

⁵³ См., например, Болотников А., Суслин М. К вопросу о методологии истории философии. ИКП. 1934. № 3. С. 130.

⁵⁴ См.: Вопросы философии. 1947. № 2. С. 346, 343—344.

⁵⁵ Вопросы философии. 1947. № 1. С. 42, 43 (выделено мной. — З. К.).

⁵⁶ См. об этом: Там же (в первую очередь с. 45—46, а применительно к истории русской философии — с. 46—47).

 ⁵⁷ Там же. С. 345.

⁵⁸ См.: Там же. С. 79, 105—106.

⁵⁹ См. Каменский З. А. К вопросу о традиции в русской материалистической философии XVIII—ХIХ веков // Вопросы философии. 1947. № 2. Отклики на эту статью см.: Вопросы философии. 1948. № 1. С. 184—202. См. также об этом статьи И. Щипанова и М. Иовчука (Вопросы философии. 1948. № 2, 3).

⁶⁰ Иовчук М. Т. Некоторые методологические вопросы истории философии. М., 1957. С. 16.

⁶¹ История философии. Т. VI. Кн. 2. С. 472.

⁶² Чагин Б. А. К вопросу об истории философии как истории познания // Проблемы развития в природе и обществе. Л., 1958.

⁶³ Сидоров М. И. Разработка В. И. Лениным марксистской методологии истории философии // Вопросы философии. 1960. № 4.

⁶⁴ Галактионов А., Никандров П. Русская философия XI—XIX веков. Л., 1970. С. 7.

⁶⁵ Гегель Г. В. Ф. Сочинения. М., 1932. Т. IX. С. 106.

⁶⁶ См.: Вопросы философии. 1968, № 3. С. 65—66.

⁶⁷ См.: Философские науки. 1970. № 1. С. 123—124.

⁶⁸ См.: Методологические проблемы историко-философского страноведения... С. 103.

⁶⁹ Копнин П. В. К вопросу о методе... С. 110.

⁷⁰ См. об этом мою статью в журнале «Вопросы философии» (1947. № 2).

⁷¹ Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 27. С. 25.

⁷² Копнин П. В. К вопросу о методе историко-философского исследования. Вопросы философии. 1967. № 5. С. 108.

⁷³ Там же. С. 113.

⁷⁴ Там же. С. 116.

---

1  2  3  4  5